Полынь: Стихотворения и поэмы
вернуться

Друнина Юлия Владимировна
Шрифт:

«Я порою себя ощущаю связной…»

Я порою себя ощущаю связной Между теми, кто жив И кто отнят войной. И хотя пятилетки бегут Торопясь, Все тесней эта связь, Все прочней эта связь. Я — связная. Пусть грохот сражения стих: Донесеньем из боя Остался мой стих — Из котлов окружений, Пропастей поражений И с великих плацдармов Победных сражений. Я — связная. Бреду в партизанском лесу, От живых Донесенье погибшим несу: «Нет, ничто не забыто, Нет, никто не забыт, Даже тот, Кто в безвестной могиле лежит».

«За утратою — утрата…»

За утратою — утрата, Гаснут сверстники мои. Бьют по нашему квадрату Хоть давно прошли бои. Что же делать? — вжавшись в землю. Тело бренное беречь?.. Нет, такого не приемлю, Не об этом вовсе речь. Кто осилил сорок первый, Будет драться до конца. Ах, обугленные нервы, Обожженные сердца!..

«Кричу, зову — не долетает зов…»

Кричу, зову — не долетает зов. Ушли цепочкою, шаг в шаг впечатав, Как будто на разведку в тыл врагов. Солдат Сергей Сергеевич Смирнов, Солдат Сергей Сергеевич Орлов, Солдат Сергей Сергеич Наровчатов. Зову. Опять лишь тишина в ответ. Но и она кричит о побратимах. Кто говорит — незаменимых нет? Забудьте поскорее этот бред: Нет заменимых, нету заменимых!

«И странно, и не странно…»

И странно, и не странно — Мне говорит она: «Зовут меня Татьяна, Фамилия — Война». …Есть в этом, право, что-то — Мне отвечает он: «Фамилия — Пехота, Зовут меня Семен». …Могут представить живо, Как все произошло: Затоптанная нива, Отбитое село. Девчонки из санбата Застыли, не дыша: Как гадкие утята, Два тощих малыша Откуда-то прибились, Измучены до слез… Их, бедолажек, «Виллис» Потом в тылы увез. В приемнике детдома Лишь удалось узнать. Что мальчугана — Семой, Девчушку — Таней звать. Постановили с лёту (Нет, надо же суметь!) «Войною» и «Пехотой» Именовать их впредь… Вторая мировая, Ты все-таки живешь! Права я, не права я, Но в сердце мне, как нож, Когда промолвит кто-то, Добавив имена: «Фамилия — Пехота, Фамилия — Война».

В ДАЛЬНЕМ УГОЛКЕ ДУШИ

Леониду Кривощекову, однополчанину, ныне писателю

Как он отглажен, все на нем блестит — Нет, вы на фото только поглядите: Мой командир санвзвода Леонид, Что в переводе значит «победитель». Тебя другим видала, командир, Я после контратаки отраженной: В шинелишке, светящейся от дыр, Осколками и пулями прожженной. В одной траншее нас свела война. Тебе — за двадцать, ну, а мне — под двадцать. Была в тебя по-детски влюблена: Теперь могу в таком грехе признаться. И, может, чище не было любви. Чем в этой грязной и сырой траншее… Ах, юность, юность! — только позови: Я сразу бросилась бы к ней на шею. И сразу стала бы такой смешной — До глупости застенчивой и строгой… Уже вся жизнь, пожалуй, за спиной, Иду своей, а ты — своей дорогой. Но в дальнем уголке души стоит Иконкой потемневшей (не судите!) Мой командир санвзвода Леонид, Что в переводе значит «победитель».

«Пожилых не помню на войне…»

Пожилых не помню на войне, Я уже не говорю про старых. Правда, вспоминаю, как во сне, О сорокалетних санитарах. Мне они, в мои семнадцать лет, Виделись замшелыми дедками. «Им, конечно, воевать не след,— В блиндаже шушукались с годками.— Побинтуй, поползай под огнем, Да еще в таких преклонных летах!» Что ж, годки, давайте помянем Наших «дедов», пулями отпетых. И в крутые, злые наши дни Поглядим на тех, кому семнадцать. Братцы, понимают ли они, Как теперь нам тяжело сражаться?— Побинтуй, поползай под огнем, Да еще в таких преклонных летах!.. Мой передний край — Всю жизнь на нем Быть тому, кто числится в поэтах. Вечно будет жизнь давать под дых, Вечно будем вспыхивать, как порох. Нынче щеголяют в «молодых» Те, кому уже давно за сорок.

ОТ ИМЕНИ ПАВШИХ

(На вечере поэтов, погибших на войне)

Сегодня на трибуне мы — поэты, Которые убиты на войне, Обнявшие со стоном землю где-то В своей ли, в зарубежной стороне. Читают нас друзья-однополчане, Сединами они убелены. Но перед залом, замершим в молчанье, Мы — парни, не пришедшие с войны. Слепят «юпитеры», а нам неловко — Мы в мокрой глине с головы до ног. В окопной глине каска и винтовка, В проклятой глине тощий вещмешок. Простите, что ворвалось с нами пламя, Что еле-еле видно нас в дыму, И не считайте, будто перед нами Вы вроде виноваты, — ни к чему. Ах, ратный труд — опасная работа, Не всех ведет счастливая звезда. Всегда с войны домой приходит кто-то, А кто-то не приходит никогда. Вас только краем опалило пламя, То пламя, что не пощадило нас. Но если б поменялись мы местами, То в этот вечер, в этот самый час, Бледнея, с горлом, судорогой сжатым, Губами, что вдруг сделались сухи, Мы, чудом уцелевшие солдаты, Читали б ваши юные стихи.

МОЙ КОМИССАР

Не в войну, не в бою, Не в землянке санвзвода — В наши мирные дни, В наши мирные годы Умирал комиссар… Что я сделать могла?.. То кричал он в бреду: — Поднимайтесь, ребята!— То, в сознанье придя. Бормотал виновато: — Вот какие, сестренка, дела… До сих пор он во мне Еще видел сестренку — Ту, что в первом бою Схоронилась в воронку, А потом стала «справным бойцом», Потому что всегда впереди, Словно знамя, Был седой человек С молодыми глазами И отмеченным шрамом лицом. След гражданской войны — Шрам от сабли над бровью… Может быть, в сорок первом, В снегах Подмосковья Снова видел он юность свою В угловатой девчонке — Ершистом подростке, За которым тревожно, Внимательно, жестко Все следил краем глаза в бою… Не в эпохе, Военным пожаром объятой, Не от раны в бою — От болезни проклятой Умирал комиссар… Что я сделать могла?.. То кричал он, забывшись: — За мною, ребята!— То, в себя приходя, Бормотал виновато: — Вот какие, сестренка, дела… Да, солдаты! Нам выпала трудная участь — Провожать командиров, Бессилием мучась: Может, это больней, чем в бою?.. Если б родину вновь Охватили пожары, Попросила б направить меня В комиссары, Попросилась бы в юность свою!