— Пойдем, — вдруг сжалился Шева, — узнаем поточнее, когда он будет. Но ни к кому больше не обращайся. Дождись лучше.

Секретарша, полоснув меня острым взглядом, подтвердила, что директора ждут в следующий понедельник.

То есть, приедет он, может, и в пятницу, так что, если спешно, можно и домой позвонить, ничего страшного…

— Нет, нет, — испугался я, — спасибо. В понедельник так в понедельник.

Елки-палки, сегодня только вторник.

— Ты где остановился?

— Я хотел сегодня же назад, дома сказать…

— Ну, ты даешь, как поешь, — засмеялся Шева, — а поешь неважно. Ладно, к вечеру пойдем в общагу. Там комендант, правда, такой кугут… Бабки есть?

— Да, спасибо, — рассеянно ответил я.

— Из спасибо шубы не сошьешь, — невпопад на солнцепеке рассердился Шева. — Я же тебе не предлагаю.

— А-а-а, — догадался я, — конечно.

Мы помыли у колонки банку из-под томатного сока, мы сходили тут, неподалеку, слухи о дешевизне вина в Молдавии подтвердились, мы вернулись на веранду, девушки смотрели на меня серьезно.

В восемь часов утра синемордый отставник-комендант выгнал меня с матюками из общежития на тихой темно-зеленой улице Щусева, пригрозив зашевелившемуся Шеве лишить его койко-места, если такое, понимаешь, повторится.

Два дня, пока не кончились деньги, я слонялся с Шевой, забросившим занятия по этому поводу, с ним было скучно. Он, обругавший коменданта, сам был кугут из города Первомайска. Но с нами были девочки, то одна, то другая. Другая, керамистка, даже влюбилась в меня, о чем и сообщила, но прикладной, керамической, что ли, любовью, я же не терял высоты, буквально подпрыгнул и уцепился за высоту, болтая ногами…

Они потеряли ко мне интерес, отстали, и я решил до понедельника в училище не показываться. Пачка «Лайки» стоила рубль, тридцать копеек стоил стакан чая, а хлеб в те солнечные времена стоял вместе с солью и горчицей в столовых бесплатно. На несколько дней мне хватало. Шева, кроме того, обещал достать для меня червонец, в пятницу, гадом будет, или в понедельник, в крайнем случае.

Ночевал я на вокзале. Полутемный этот вокзал был рядом с базаром, ночами был полон бездомных, бродяг, цыган и просто алкоголиков, не говоря уже о пассажирах — колхозниках в основном, вечно ожидающих поезда на Сороки или загадочные Вадулуй-Воды.

Безумная женщина у входа сидела неподвижно сутками, с бледным лицом хищной птицы, чайки скорее всего, сидела молча, только поминутно зевала, широко и беззвучно, настаивая как будто на своем сходстве именно с чайкой. Густой запах сероводорода стоял в зале ожидания днем и ночью, запах транзитной Молдавии. Оказалось, он шел от фонтанчика питьевой воды. Вода была минеральная, называлась «буркутная».

Среди ночи спящие вздрагивали и просыпались от резкого стука, похожего на пулеметную очередь — это стучали чем-то металлическим, компостером, может быть, по деревянным скамейкам с вырезанными буквами «МПС» служащие вокзала, и это означало, что идет уборка и нужно встать и пересесть.

По утрам в сентябре даже в Молдавии бывает холодно, и окна затягивались синим безысходным тупиковым светом. Не выспавшийся, в мятой рубашке (главная, визитная, лежала нетронутая в чемоданчике), я бродил, продрогший, в ожидании открытия столовой, утреннего своего чая. Затем добирался до Комсомольского озера, валился на берегу спать под пригревающим уже солнцем, клал под голову чемоданчик, и даже во сне старался безмятежно улыбаться, изображая отдыхающего.

В понедельник утром в чистой рубашке я заглянул в приемную.

— Вы знаете, нет, еще не приехал, — мягко полоснула меня секретарша. — Да вы по какому делу? Может, я могу помочь…

Я вышел во двор, к пионерской веранде. Надо дождаться перерыва, разыскать Шеву скачать, наконец, червонец. Раздался звонок, во двор с шумом повалили. Выделился резкий голос Шевы:

— Нужна ты мне, милая, как жопе зубы, — сообщил он кому-то. — А, — равнодушно заметил он меня. — Ну как поживаешь?

Сдержавшись, я равнодушно же заметил, что пришел за обещанным червонцем.

— На дорогу, что ли?

Он явно изгалялся, поглядывая по сторонам в поисках зрителей. Зрителей было навалом. Шева, к моему удивлению, вынул из кармана червонец.

— Стоп, — сказал он и высоко поднял руку. — А слабо прожечь его сигаретой? На руке. Прожжешь — твой, а так — извини. Я у тебя не одалживал.

Это было уже оскорбление. Я бурно задышал. Публика затихла, как перед репликой знаменитого артиста. Только сильный поступок мог спасти мою честь. Не затевать же драку во дворе Художественного училища в ожидании мифического уже Директора.