Смерть течца внесла уныние в лагерь осажденных. «Всем нам то же будет», — шептались воины, истово крестясь при этом. Князь Всеволод настаивал на уничтожении моста и у Золотых ворот, но князь Мстислав не соглашался, твердо веря в возможность вылазки против татар.

Воевода Петр на этот раз не брал ничью сторону и, если кто из молодых князей просил его поддержки, отвечал уклончиво: «С братом, с братом, князь, надо о сем сговориться». Ох, худо двум головам с одним туловом, а тулову с ними и того тошней.

Князя Мстислава разбудил среди ночь слуга его, Светозар.

— Что? Приступ? — вскочил Мстислав, щурясь на свечу.

— Нет, князь. Но ты сам велел будить, коли что, — отвечал Светозар. — Татаре что-то возятся сразу за рвом. Кабы не полезли.

— Воевода?

— Воевода уж там, на стене.

Мстислав одевался быстро. Светозар молча подавал ему одежду, оружие. Живя с отрочества возле князя, он понимал его без слов, по единому взгляду, по движению бровей. Одевшись и пристегнув меч, князь двинул плечом — Светозар и это понял.

— Уже заседланы, у крыльца стоят, — отвечал негромко.

Светозар едва поспевал за князем, спускаясь по лестнице из покоев. Мстислав быстро сбежал вниз, прыгая через две-три ступени. У крыльца отстранил стремянного, выхватил у него повод и легко взлетел в седло. И сразу же поскакал к Золотым воротам, никого не ожидая и не оглядываясь. Несколько воинов поскакало следом, Светозар замешкался, долго не мог поймать стремя.

На улице было темно, лишь в Успенском соборе горели сотни свечей. Оттуда доносилось нестройное заунывное пение. «Загодя отпевают», — подумал Светозар, ощутив в сердце тоску. Он догнал князя почти у самых ворот.

Мстислав подскакал к Золотым воротам, соскочил с коня и побежал наверх к бойницам. Светозар бежал следом за господином. Наверху дул ветер, сек мелкой снежной крупой. Воевода Петр стоял в затишке за церковью.

— Ну что там? — подошел Мстислав.

— Зри сам, князь, — кивнул воевода в сторону татар.

Мстислав стал напряженно всматриваться. Летящая наискосок снежная крупа перечеркивала и без того почти непроглядную тьму. И все же там, за рвом, на снегу было видно какое-то движение, мельтешили тени людей.

— Что они? Уж не пороки [80] ли придвигают? — предположил Мстислав.

— Нет, — отвечал воевода. — Я посылал к Орининым и Медным воротам. Там то ж творится. Вкруг всего города вот так-то. Мнится мне, огораживают нас они, отынивают.

— Как Рязань, значит?

— Истинно так, князь, как Рязань. Как бы днем на приступ не пошли.

— Ну что ж, встретим, — отвечал Мстислав недобрым голосом. — Скорей бы уж приступали.

— Эх-хе-хе, — вздохнул воевода и с укоризной покосился на юного князя. — Лучше б вовсе не приступали, Мстислав Юрьевич. Я б за это пресвятой богородице пудовую свечу поставил.

— Э-э, — отмахнулся князь, — ты, Петр Ослядюкович, воевода, а молвишь, как гость богатый. Пресвятая-то богородица смелым благоволит.

Воевода взглянул на Светозара, стоявшего за князем. Не нравилось ему, что при подлом человеке так о нем нелестно князь отзывается. Но и говорить об этом счел того более унизительным, начал о другом:

— Тут у меня, Мстислав Юрьевич, один мизинный человечишка лук великий сотворил, тетиву вдвоем-втроем тянуть надоть. Но и бьет зато в два полета стрелы, не менее. Сила.

— Где он? — резко спросил князь.

— Тут рядом. Позвать?

— Зови.

— Эй, Радим, ходи сюда да лук-то, лук свой тащи.

От ближайшей бойницы отделился человек, принес с собой огромный лук в два человеческих роста.

Князь взял лук, попробовал напряжение тетивы. Она басовито гудела под пальцем.

— Добро, добро, — сказал Мстислав. — Пробовал на бой?

— Пробовал, — отвечал Радим. — Доску в три перста со ста шагов насквозь прошибает.

— Что мне доску, — осердился князь. — Мне чтоб поганого прошибла.

— Прости, князь, — сконфузился Радим. — Не далее как вчера сотворил я лук-те. Не успел на поганых.

— Так у тебя он один, что ли?

— Один, — вздохнул виновато Радим.

Мстислав недовольно засопел, отвернулся. Радим продолжал оправдываться.