– А я поступила, как поступает большинство – ждала, пока дочь повзрослеет. Теперь мне иногда кажется, что я была не права и не надо было так тянуть.

– Зато ей это, кажется, пошло на пользу. Ребенку лучше, когда он растет с обоими родителями. – Вы видели моего бывшего мужа, – мягко проговорила Фэй. – Как вы думаете, чем он зарабатывает на жизнь?

– Я уже знаю. Этот тип по имени Дон сообщил мне, что он самый главный агент в Голливуде.

– Во всяком случае, один из самых влиятельных. Так вот, он просто-напросто торгует живым товаром.

– Фэй, вы меня удивляете. Складывается впечатление, что он какой-то кровопийца. – Тим засмеялся и провел рукой по волосам. Фэй понимала, что ему не хочется говорить плохо о человеке, с которым он едва знаком.

– Нет, в самом этом занятии нет ничего ужасного. Среди агентов есть очень неплохие люди, но дело в том, что Кэл уже давно перешел грань.

Он застенчиво взглянул на нее и промолчал.

– Это тот самый случай, – добавила она, – когда человек путает дело с удовольствием.

– Я сейчас, с вашего позволения, изреку одну прописную истину, а потом я собираюсь повезти вас пообедать. Это тут неподалеку. Вы же ничего не ели на новоселье.

– Мне сейчас приходится заниматься собой, поэтому почти все, что там было, мне запрещено. Я ела фрукты.

– Так вы готовы выслушать прописную истину?

Она кивнула, заранее зная, что он скажет.

– Не могу понять, как Карузо мог вести себя подобным образом, имея такую жену, как вы.

– Как это ни смешно, я тоже до сих пор не могу этого понять.

Теперь на горизонте осталась только золотая кайма. Фэй закрыла глаза. Здесь было хорошо – здесь никто ее не знал, и она могла не думать каждую секунду, что этот человек сейчас с ней только для того, чтобы через нее втереться в доверие к Кэлу.

Когда золотая кайма побледнела, они проехали вдоль берега к маленькому непритязательному рыбному ресторанчику. Фэй ела устриц, запеченных в раковине, попробовала кусочек персикового пирога, который Тим заказал на десерт, даже разрешила себе выпить бокал белого вина и сразу же почувствовала, как улучшается настроение, проходит напряжение.

– Что вы думаете о Таре? – спросила она Тима, когда они пили кофе.

– Та девушка на «харлее»? Конечно, она на редкость хороша собой, но ведь здесь это не в диковину. У меня сложилось впечатление, что ваша дочь не слишком ей обрадовалась.

Кейси очень холодно поблагодарила Тару за бутылку прекрасного шампанского, которую та привезла с собой. Фэй тогда вспомнила слова Кейси о дурных наклонностях девушки, но видела перед собой только юную красавицу, почти трогательную в своем желании понравиться. Они с Тимом уже уходили, когда появилась Тара, поэтому Фэй не успела составить о ней определенного мнения, но если бы ее попросили кратко охарактеризовать девушку, она ответила бы: «Не банально красива».

Она немного рассказала Тиму о «Дочери сенатора» и о роли, на которую взяли Тару.

– Эти прекрасные волосы пшеничного цвета придется перекрасить, – сказала она.

У Тары был хороший рост, длинные ноги и гибкий торс, как у спортсменки. Она не красила пышные волосы – Фэй много раз видела этот золотисто-русый оттенок у девушек скандинавского типа в своем родном городе. Немного удлиненные славянские глаза казались совсем светлыми, почти серебристыми. Девушка была действительно очень красива, и Фэй приходило в голову, что враждебность Кейси в значительной мере подогревается обыкновенной завистью, может быть, соперничеством.

Тим привез ее домой довольно рано, но сказал, что должен еще далеко ехать, и не зашел, хотя Фэй видела, что ему этого хочется.

– Я очень желал бы еще раз с вами повидаться, но завтра я весь день проведу с детьми, а послезавтра лечу домой. Вы не собираетесь в Нью-Йорк? Там бывает замечательно на Рождество.

– Я ничего не буду планировать, пока не получу график съемок, – ответила она и тут же спохватилась: – Если, конечно, возьмусь за роль.

– Фэй, думаю, что возьметесь. Ведь в глубине души вы уже решили.

Он нежно взял ее за подбородок и легко коснулся губами ее губ. Она положила руки ему на плечи, почувствовав, что слегка дрожит. Ее так давно никто не целовал, и не стоило отрицать – Тим ей нравился. Но было бы бесчестно изображать страсть, которой она не ощущала.

– Я вам напишу, – прошептал он. – Наверное, я единственный человек в Америке, который еще пишет письма.

Фэй не пришло в голову спросить его адрес, а когда он уехал, ощутила тоску и одиночество. Она вошла в дом, зажгла свет во всех комнатах, поставила кассету с классической испанской гитарой, но через несколько минут поняла, что эта музыка слишком чувственна. Аккорды звучали, как голос женщины, стонущей от наслаждения. Фэй выключила магнитофон, жалея, что не отдалась Тиму.