Однако несмотря на торжественность обстановки, несмотря на торжественность момента, далеко не все люди хранили благоговейное молчание, подобающему этому священному для всякого уроженца Содружества месту – по густой толпе собравшихся непереставаемым гулом шло обсуждение происходящих событий…

– В самом деле, кум, виданное ли это дело – хлопнув по плечу высокого зрелого мужчину с косматыми бровями и длинными ушами с большими мочками, одетого в оранжевую куртку с вышитой на ней наковальней с молотом, сказал огненно-рыжий детина с бородой лопатой, одетый в такую же куртку, только с изображением башмака – за не знаю какую тыщу лет на престоле будет король, НЕ НОСЯЩИЙ имени "Роланд"!

– Во-во, дружище, – подхватил длинноухий, кивая в знак согласия своей головой, – а имя-то какое – ну смешно просто … "Гастон"! Где это видано, чтоб с таким именем были не то что короли, а благородные господа! Да это имя совсем не благородное, незвучное какое-то…

– Да-а-а-а уж, кум, помяни мое слово, старого башмачника Горри, жди беды от такого короля, жди беды… – помахал сокрушенно головой рыжебородый.

– А ведь все из-за этого слабоумного дурачка, старшенького-то их, помните? – вмешалась в разговор высокая дородная женщина в желтом платье, держащая одновременно двух малышей-внучков на груди, – я помню его, бегал как козленок по лугу за коровами, гладил их, разговаривал с ними… Я уж тогда сказала Марте – помяни мое слово, короля из этого больного на всю голову не будет, не будет, это уж точно…

– Да, помню, помню, Розочка, помню… – вторила ей другая женщина в желтом платье, но худощавая и без внуков – как в воду глядела! И сам дурачок этот как сквозь землю провалился, и матушку свою – Царствие ей Небесное – свел в могилу раньше времени, и папашу… – Марта выразительным жестом у виска без слов показала, какая участь постигла отца несчастного принца.

– Да мало, что сынуля с папашей-то "того" – вмешалась в разговор миловидная девица в оранжевом платье с большим вырезом на груди и шляпке по последней моде – на затылочке – так ещё и этот – туда же… Виданое ли дело, чтоб до 40 лет дожить – и не женится! И это притом – что невест у нас – пруд пруди – и красивые, и здоровые, и чего им только мужикам не имется-то! – возмущенно говорила девица, одновременно посматриваясь в зеркальце – не съехала ли её шляпка с затылка – и поправляя прическу – посещение собора всегда было благоприятным поводом для того, что показаться "в свете" – девица-то была явно на выданье…

– Но-но, дорогуша, ты на всех-то огород не городи! – возмутился рыжебородый, которому явно стало обидно за представителей своего пола. – Сколько уж не живу на свете, сколько стариков не слушал, все говорят – женились всегда в 20, максимум в 25 – и принцы, и благородные, и мы, простолюдины – никто не засиживался в холостяках, так-то! Я сам на своей благоверной в 20 женился, помню, а в 40 у меня уже два старших сына женатые были…

– Во-во! – подхватил длинноухий – этот Гастон один такой у нас – никто так больше и не поступал, никто. Да и удивительно ли – мать умерла, отец – "того", вот и не уследили… Не женили в свое время, а сам все – турниры да охоты, турниры да охоты, да пиры – где уж тут о женитьбе –то подумать… Не на собаках ведь да не на кобылицах женится-то!

Все собеседники покатились со смеху. А потом рыжебородый толкнул в плечо длинноухого:

– Да ладно бы турниры да охоты… Он ведь все время за книгами сидел! Читал что-то! У меня-то зять был лакеем во дворце у него, так он-то мне и говорит, что этот Гастон все страницами шебуршит по ночам, да бормочет что-то под нос…

– Ну уж если до книг дошло – пиши пропало – отчаянно махнула рукой грудастая дородная Роза, при этом ухитряясь не уронить заснувших внучков, – моя б воля – выкинула бы все эти книги на помойку или растопила бы ими печь – што пользы-то от них? Закорючки какие-то, петельки – што толку от них – сидеть, горб себе насиживать… Пошел бы лучше на танцы, с девушкой, на лужок поплясать в обнимку у костерка или в иллюзиум… А там, глядишь, и жену бы себе сыскал – да получше, чем у благородных – нашенские-то, посмотри, кровь с молоком – по двоих-троих младенчиков за раз рожают, у-у-ух!

– Во-во, – подхватила миловидная девица. – Уж я бы точно не промахнулась… Аккурат троих – вот бы эти худосочные тетери полопались-то от зависти! – и прыснула от смеха…

Неизвестно, чем бы дальше кончился этот весьма не благочестивый разговор – все-таки кости-то перемывались не какой-нибудь соседке, а членам королевской фамилии, и не где-нибудь на кухне, а в кафедральном Соборе столицы – если бы вдруг с хоров не раздалось громкоголосое пение, едва не заглушаемое бешеным звоном всех – а их без малого почти сотня – больших и малых колоколов собора.

Наши собеседники, как и все остальные прихожане, замолкли и любопытными взорами обратились в сторону входных ворот у западной стены, которые открывались и по специально проложенной в толпе стражниками в белых плащах с черным орлом в короне, распростершим крылья – гербом королей Авалона –, дорожке, застеленной длинным пурпурным ковром, двинулась процессия.

Впереди шел Его Святейшество Первосвященник – глава всей церкви Содружества – в белоснежно-белых длиннополых священных одеждах со знаками Создателя на ней, вышитых золотыми нитями, в высоком конусообразном головном уборе с таким же знаком и посохом в руках. Дальше, за ним, шел высокий зрелый мужчина в белоснежном камзоле с золотой цепью с медальоном, на котором изображена выложенная из бриллиантов корона с литерой "А" наверху, белоснежных брюках, заправленных в белоснежные мягкие ботфорты, с обнаженной головой. На поясе у него была длинная шпага в серебряных ножнах. Мужественное лицо, задумчивые серые глаза, сжатые волевые губы, иссиня черные волосы и брови, идеально выбритые щеки и подбородок… С первого взгляда все присутствующие узнали в мужчине принца Гастона. Принц шел медленно, торжественно, под оглушающий звон колоколов и пение хорала, а сзади юноши-пажи в белоснежных плащах с черным орлом несли за ним длинную пурпурную мантию. За юношами также торжественно и величаво следовали все 49 королей Содружества – верных вассалов короля Авалона – в горностаевых мантиях и золотых коронах, "принцы крови", рыцари Круглого Стола, купцы высших гильдий и прочая знать, рука об руку со своими раззолоченными женами, одежда которых, впрочем, была не богаче, чем у простолюдинов, однако сделана с большим вкусом и изяществом…

Лицо Принца Гастона было бледным как смерть, что, в общем-то, никому не показалось удивительным – в конце концов, коронация – дело ответственное, в каком-то смысле гораздо более важное, чем брак. Наоборот, лица его свиты, королей Содружества и самого Первосвященника – торжественны, сияющи, величественны, как и подобает моменту.

Первосвященник торжественно и не торопясь восходит по ступенькам к алтарю и алтарь из золотистого света начинает сам переливаться всеми цветами радуги. На престоле уже лежит золотой венец-диадема, украшенный изумрудами. Внезапно пронзительный перезвон колоколов и пение хорала стихают. Первосвященник при гробовом молчании берет венец, а принц Гастон смиренно опускается на колени на заранее положенные пажами на пол пурпурные шелковые подушечки. Первосвященник с венцом в пухлых руках, круглое румяное жизнерадостное лицо которого совершенно никак не вязалось с серьезным и торжественным выражением, которое оно вынуждено было сейчас принимать, произнес: