«А русский царь?..»

Перед монархом сейчас же встала другая картина: Лиговка… вокзал… и восьмипудовая туша державного батюшки в поддёвке и шапке на разжиревшем битюге [280] ; рука его, ломавшая подковы, как несокрушимый тормоз, осаживала упрямое животное на самом краю какой-то трясины.

Государь невольно растерялся: после них быть всадником ему как будто не по размаху!..

— «…Сильный, державный…» — празднично звучали льстивые слова Жуковского.

А самому не верилось!.. Нет, не найти ему в себе той искорки, которой обладали венценосцы-предки! Зачем себя обманывать? Недаром давно уже гнетёт предчувствие. Он это ощутил ещё на коронации, в Москве, когда его разгорячённый лоб ожгло холодное прикосновение тяжёлой императорской короны…

В груди монарха защемило. Была секунда, когда хотелось сжать руками голову и громко заголосить, чтобы отогнать внезапно набежавший суеверный ужас.

Но безоблачная улыбка, как железное забрало рыцарского шлема, не выдала, не шелохнулась.

Мажорные аккорды гимна нарастали всё торжественней.

— «…Царствуй на страх врагам!..» — загремел могучий бас Шаляпина [281] , прорываясь на мгновение сквозь все остальные звуки.

Государь встрепенулся. Слова задели его за живое. Пришло на память предостережение дяди-главнокомандующего в недавнем откровенном разговоре: «Надёжен как верноподданный только простой народ, мужик; интеллигенция крамольна поголовно».

Самодержца охватило жуткое чувство: здесь кругом, значит — все враги!.. Поясница напряглась, пальцы сцепились туже. Он обвёл глазами ярко освещённый зал с каким-то безнадёжным вызовом: ещё поборемся!

— Il est superbe ce soir [282] , — обрадовалась тётя Ольга, следившая за выражением его лица.

— On voit qu'il n'a pas froid aux yeux. Et quelle allure [283] , — согласились остальные.

А взгляд государя задержался на штофной с позолотой ложе прямо по другую сторону оркестра. Его внимание привлёк Столыпин.

Председатель Совета министров глядел куда-то в сторону. От его властного чернобородого лица веяло невозмутимой гордыней какого-то зазнавшегося хана Золотой Орды.

Глаза монарха едва заметно дрогнули от внутренней усмешки. Вот разважничался!.. Пристаёт ко мне со всякими советами и всё перечит. Неужели не понимает, что я всегда с ним соглашаюсь, но делаю потом, конечно, только по-своему…

Раздался звенящий медью заключительный аккорд.

— Ура! — исступлённо завопил с райка тот же срывающийся бас.

— Ура… а… а! — дружно подхватили сотни голосов, и крики слились в протяжный рёв.

Театр снизу доверху закричал и зашумел. Казалось, женщин и мужчин, чиновников и разночинцев — всех охватил тот же стадный порыв. В ложах от избытка чувств застучали об пол стульями. Проходы партера запрудила целая толпа. Всякий хотел продвинуться поближе. У барьера вдоль оркестра скопилась сплошная стена фраков и мундиров.

Государь подошёл к самому краю ложи. Застенчиво озираясь, он перегнулся и принуждённо, неуверенно поклонился.

По театру загрохотал какой-то ураганный вихрь восторга.

Неизбежная при революциях взвинченность нервов постыла петербуржцу. Тянуло окунуться снова в привычные, мирные будни. Хотелось только безопасности, покоя и уверенности в грядущем дне. Правительство, способное всё это обеспечить, казалось вновь приемлемым, желанным… Обнадёженный обыватель и подбадривал себя, выражая свои чувства каким-то физиологическим безудержным порывом.

Стенные бра, свисавшие над головой баронессы, задрожали и зазвенели.

Тата наклонилась к Софи, растерянной немного от этих криков.

— C'est beau, l'enthousiasme national [284] .

— Parbleu [285] , — сочувственно поддержал её князь Жюль.

Сашок скептически процитировал:

— «Не верь любви народа…»

— У Пушкина: «Не дорожи любовию народной» [286] , — поправила его Софи: — C'est une nuance [287] .

— Ne laissez jamais defigurer une belle pensee [288] , — послышалось сзади сдержанное восклицание незаметно вошедшего Адашева.

Он взял её руку и поднёс к губам. Поздоровавшись со всеми, флигель-адъютант озабоченно заглянул через барьер ложи: что делается напротив, в нижнем ярусе? Члены царствующего дома оживлённо разговаривали и начинали усаживаться.

Занавес успели опустить. Музыканты, расположившись снова по местам, держали инструменты наготове.