— Отец и матушка не будут против того, чтобы вы отведали угощенья, — сказал он. — А я, уж не обессудьте, не могу вам услужить: немочь у меня, как говорят лекари, ножная. С детства ходить неспособен. Да и летать тоже. Вот — ползаю, как змей, либо лазаю.

— А что же ты ничего не сказал, не пожаловался нам? — спросил Петр, тоже встав на ноги. Поднялся и Андрей.

— Так чего же мне вам жалобиться, люди добрые? — ответил Илейко. — Поди, у вас других забот хватает. Праздник сегодня, нельзя грустить.

— Вот и я думаю, что печали нет места, — сказал главный странник и подошел к ливу вплотную. — Давай-ка я посмотрю, что с тобой творится, если ты не против.

С этими словами он положил свою ладонь на затылок сидельца. Она была теплой, правда, недолго — через миг затылок начало обжигать. Но не так, как огнем, либо раскаленным железом, а будто паром в бане: горячо, но в то же самое время совсем не неприятно. Илейко подумал: "Тридцать три года истуканом сидел". А потом пришла другая мысль: "А ведь я пойду!" И кто-то ответил, то ли вслух, то ли нет: "Пойдешь!"

— Смотрите, парни, что носил с собою этот богатырь! — сказал целитель. В его руках был топор — обычный плотницкий инструмент. Уж когда он сумел углядеть его, невидимого никому, и, что самое главное — вытащить, Илейко не знал. Он и сам-то ни разу не видел, знал о существовании только по рассказам Стефана и Миши.

Андрей принял топор, покрутил его в руках так и сяк и заметил:

— Сдается мне, Учитель, не на него был заточен инструмент.

— Это точно! — согласился Петр, взяв, в свою очередь, плотницкое орудие. Он взвесил его на руке, хмыкнул и бросил в сторону реки. Топор, охотно кувыркаясь, полетел, на ходу накаляясь добела. Летел он долго, пока не полностью истлел в ночном воздухе.

— Вот и все — сгорел, будто и не бывало, — снова хмыкнул Петр.

А Илейко подумал: "Бывало, черт возьми, бывало! Тридцать три года, три месяца и тридцать три дня".

— Ну, раз ты нас не угостил, позволь нам предложить тебе чашу, — улыбнулся тот, кого назвали Учителем, словно прочитав горькие мысли лива.

Петр достал из своей сумы медную чашу, а Андрей налил в нее до краев из неизвестно откуда взявшегося сосуда красного вина.

— Выпей за Воскресение и не бойся ничего, — Учитель протянул чашу ливу и подмигнул.

"Волшебный Грааль", — почему-то подумал Илейко, осторожно принял емкость и выпил в несколько глотков все до последней капли. "Во, вылакал!" — опять пришли посторонние мысли. — "Даже вкуса не ощутил".

— Встань и иди, — сказал Учитель.

Илейко встал. В далеком Храме народ запел "Христос воскрес!". Он сделал несколько шагов и остановился, в полном смущении.

— Что? — спросил Петр.

— Куда идти-то? — откликнулся лив.

Странники засмеялись, засмеялся и Илейко.

— Что чувствуешь? — справился Учитель.

— Эх, — ответил былой калека. — Чувствую силу великую. Кабы было в сырой земле колечко, повернул бы землюшку на ребрышко!

— Знакомое выражение, — усмехнулся Андрей. — Грек один сказал нечто подобное: "Дайте мне точку опоры — и я переверну весь мир!"

— Вот что, — сказал Учитель. — Может быть, напоишь нас теперь хлебной брагой?

Илейко не заставил себя слушать повторение просьбы: впервые делая неуклюжие шаги, он готов был ходить куда угодно, лишь бы обретенный дар не пропал. Приложившись головой о низкий дверной косяк, он наполнил в доме ковш и вышел к людям. От удара головой косяк треснул, но лив этого не заметил. Зато заметили странники.

— Перебор, — сказал Петр.

Учитель принял ковш и налил из него в чашу ровно половину.

— Выпей, Чома Илья, во второй раз.

Илейко снова припал губами к емкости. "Этак и опьянеть с непривычки можно", — подумалось ему. — "Крепкую брагу наша матушка варит".

— Ну как? — спросил Учитель.

— Да легче вроде бы стало, — сделал удивленное лицо лив. — И дышать, и плечи можно расправить — будто крылья выросли.

— Получил ты силу великую, — сказал Петр. — Правда, сначала — превеликую. Но ты уж не обессудь. Руки и туловище свое ты сам силой налил, изо дня в день борясь с неподвижностью. Вот мы и переборщили слегка. Но теперь — все в порядке. Мощи твоей убавилось ровно наполовину, но зато будешь чувствовать себя человеком.

— Быть тебе, Илейко, знатным воином, — добавил Андрей. — Видать, судьба такая. Смерть тебе в бою не писана. Смотри, не заставляй нас краснеть за твои поступки.

— Так я…, — начал лив в смущении.

— Понимаем, понимаем — всякое в жизни бывает, но ты уж постарайся всегда слушать голос своей совести. Никогда не совершай того, с чем потом будет трудно жить.

— Однако же остерегись биться со Святогором, Самсоном, да с родом Микулы Селяниновича и Вольгой Сеславовичем, — предостерег Учитель.