Илейко предполагал, что и он сам легко может попасть под "нож", причем, гораздо легче, нежели те люди, что в состоянии убежать от лиходеев. Случались набеги разбойничьих ватаг, полудиких от злости и ненависти ко всему живущему людишек. Всякий сброд был в этих бандах, без роду и племени, но это не значило, что без принадлежности к народу. Ливы тоже были, но не большинство. Подавляющую часть составляли черные слэйвины. Их чернота изливалась через глаза: такой взгляд бывал только у воронов, клюющих падаль. Поговаривали, что ватаги этих отверженных выполняли поручения князей, князьков и княжат.

Ну конечно, избитое за столетия клише — чтобы получить контроль над людьми, надо сначала их побить, желательно до смерти самых независимых в суждениях и здравомыслящих, а потом предстать в роли освободителя. Ливония всегда тяготела к своей свободе. Память предков, не иначе. Вот ее и терзали, вырезая и выжигая эту самую память.

Илейко учился управляться с мечом, пусть не настоящим, но таким же тяжелым. В книге про Артура были даже картинки, как правильно держать меч, как выкручивать запястье, отводя вражеские удары. Что-то подсказал рыцарь Стефан, опытный рубака, что-то придумывал сам. Он считал, биться конным приходится тоже практически без помощи ног. Правда, коня не было. Но не беда, зато остальное все в наличие.

Метал топор, привязанный за веревочку, чтобы потом обратно подтаскивать к себе. Вообще-то топор — самое распространенное оружие — его легче всего изготовить, да и достаточно дешево. Викинги, особенно молодые, так те почти все были с топорами, лишь некоторые щеголяли именными мечами.

Банды вооружены были плохо. В основном, дубинами. У князей слэйвинских и у самих-то разбойников мечей не было. Если что-то дрянное болталось на поясе, то это так, муляж, изготовленный в придворных кузнях, побочный продукт производства подков. Луки были, но они легко пропивались, реже — обменивались на еду. Поэтому лиходеи совершали свои набеги на обозы и деревушки, вооруженные дрекольем и корявыми ножами. Брали наглостью и неожиданностью нападения.

Вайкойлу последние десятилетия обходили. Зато по соседству с богатой и сильной Туксой, огороженной добротной, не уступающей олонецкой, крепостной стеной, в деревне Уйме порезвились вовсю. Там поубивали всех.

В Туксу после этого пришли постояльцы, якобы для охраны. И не было среди них никого из местных, какие-то смурные мужики, практически не говорящие на ливвикском языке. Защитники, будто своих не хватает.

Может быть, для большой Туксы это было событием, но в остальных ближайших деревнях на сей факт никто и не обратил внимания, а в дальних — так вообще не знали. Жили себе, как прежде, надеясь только на себя самих, не помышляя о каких-то там левых охранниках.

Однажды к Илейке заглянули два невысоких очень похожих друг на друга крепких парня. Как они представились, "от туксинских ополченцев". Лив долго не мог взять в толк, кто же эти такие — "ополченцы".

— Сволочи они, — пояснил один из визитеров.

— Жрут хмельное и планы строят, где бы урон нанести, — добавил другой. — Да так, чтоб за это им ничего не было.

— А вы, стало быть — братья, — сказал Илейко, никак не в состоянии уяснить, от кого пришли эти люди. Зачем они появились здесь, тоже было неясно, поэтому лив держался настороженно.

— Нет, — замотал головой первый. — Сестры.

— Я — Лука, он — Матвей, — улыбнувшись, представился второй, и, протягивая для рукопожатия широкую ладонь, добавил. — Петровы мы. Чудины.

Оказалось, что братья были по большей части скоморохами, по меньшей — рыбаками. Ловили в детстве, как и все, на озере Пейпси (так называлась одна из частей Чудского озера, примечание автора) рыбу, но решили посвятить себя служению искусству. Лелеяли надежду, что однажды дадут представление на берегу реки Великая в самом городе Плескове, перед знаменитым воеводой Твердилой. Ушли из дому, чтобы двигаться от одной ярмарки к другой. Там они развлекали людей своим мастерством: жонглировали шарами и булавами, ножи друг в друга бросали, мысли читали.

— Как это — мысли? — удивился Илейко.

— Да очень просто, — ответил Лука. — У многих они на лице написаны, присмотреться просто надо повнимательнее.

— А для важных персон, кто думает тоже важно, имеется у нас одна приспособа, — дополнил брата Матвей. — Называется очень просто: холестерилацетат. Месяц название учили. Зато теперь, кроме нас, никто не может повторить. Да мы никому это и не показываем.

Это был подарок жившего на отшибе их деревни старика-хазара, кем он себя называл. Он-то и научил, как ловко можно подбрасывать и ловить шары, чем отвлекать внимание и какую выгоду с этого иметь. А когда убедился, что братья настроены весьма серьезно и продолжать династию рыбаков не собираются, то предложил им небольшой стеклянный пузырь с тяжелой жидкостью внутри.

— Такое дело, оказывается, когда человек начинает думать, то мысли его имеют свойство менять некоторые характеристики воздуха поблизости, невидимые нашему глазу, — объяснял Лука. — Жидкость в пузыре, а точнее — жидкий кристалл, как его называл хазар, реагирует на все. Превращается в лед, тает, даже испаряется. Мысли досконально по нему не определишь, но поврать можно. И, знаешь, прокатывало!

— Очень рад за вас! — искренне сказал Илейко. Братцы-акробатцы своей бесхитростностью пришлись ему по душе. — От меня-то вам что нужно?