— Однако. Грабительница со стажем, а потом еще убила напарника-любовника. Приговорена к пожизненным каторжным работам. Хорошо хоть, что не детоубийца. Неужели лучше никого не нашлось?

Никос смутился:

— Да, девица еще та. Но уж больно похожа на Евону: и на лицо, и телосложением. И здоровье превосходное.

— Да я не возражаю. Вам виднее.

И вот сегодня, в десять часов утра, в лабораторию Никоса привезли из криохранилища контейнер с замороженной головой Евоны, и хирург приступил к операции по пересадке чипа. М-да, пятый час оперирует…

Яхаве переговорил с секретаршей, посмотрел на часы. "А ведь нервничаю", — отметил про себя. Судьба Евоны его не волновала. Но после этой операции начинался особый отчет для него самого. Если все пройдет успешно, если даже из отрезанной и, по сути, мертвой головы удастся пересадить чип, и сознание убитой девушки вернется к жизни — это будет лучшим подтверждением того, что сумасшедший Юрон действительно подобрал ключ к великой тайне бессмертия. И он, Яхаве, сделает все, чтобы единолично владеть этой тайной. Но сначала он должен сам переступить границу, отделяющую простых смертных от небожителей.

Яхаве снова вывел на монитор изображение операционной. Кажется, во время. Никос отходит от операционного стола, стаскивая на ходу перчатки. Потом снимает маску: на лице опустошенность и… еле заметная улыбка.

…Евона открыла глаза. Поморгала и снова опустила веки. Знакомый запах лекарств. Она свыклась с ним за долгие годы болезни. Когда же это все закончится? Она так устала от постоянных процедур, от собственной беспомощности, от боли, от осознания обреченности. Несколько раз она заводила окольный разговор с отцом. Наконец, однажды прямо спросила: "Папа, может, мне лучше умереть?"

Отец изменился в лице:

— Евона, я понимаю, как тебе плохо. Но ты должна верить в свои силы. Я и Юрон делаем все, чтобы тебе помочь… Терпи, дочка, надо терпеть.

И она терпит. Но уже нет мочи. Полгода, как отказали почки и с того времени она уже не вставала с постели, подключенная к стационарному аппарату. Да и ноги почти парализованы… Она снова открыла глаза. Помещение не походило на комнату, где она провела последние полгода. Там было широкое окно, а здесь одни стены. Странно… Наверное, она спала и ее перевезли в другое место. Но зачем? Отец ничего не говорил. Странно… И вообще, какое-то непонятное ощущение.

… Ассистент буквально влетел в кабинет Никоса. Глаза выпучены:

— Она… она очнулась!

— Когда?! — хирург вскочил со стула.

— Минут пять… или десять.

— Почему сразу не сообщили?!

— Сестра отвлеклась, выходила… — ассистент начал оправдываться, но Никос уже выбегал в коридор.

… Хирург сидел около кровати и держал дочь за руку.

— Папа, я не понимаю, что случилось. Кто я? Мне снился какой-то кошмар, будто я сижу в тюремной камере. Это было так реально…

Никос осторожно, двумя пальцами, помассировал кисть девушки.

— Ты себя нормально чувствуешь?

— Да, но я не понимаю… У меня хорошо сгибаются ноги. Я даже хотела встать, но испугалась. Я подумала, что сплю. Папа, что со мной? Вы с Юроном изобрели лекарство?

— Да, Евона, изобрели. Главное, не волнуйся. Сейчас для тебя главное — не волноваться. А я все объясню. Потихоньку объясню. Все.

— Папа, а где мама?

— Мама?.. Ее сейчас нет, дочка. Она… приболела.

Никос поднес ладонь Евоны к губам, поцеловал. "Как странно, — подумал. — Я целую руку совсем чужой женщины, какой-то уголовницы Лили. Но я не ощущаю разницы. Важно, что я чувствую — это моя дочь. Хотя от нее совсем ничего не осталось, кроме миниатюрного чипа, который можно различить лишь при огромном увеличении. Да и чип, строго говоря, не часть Евоны. От нее осталось только сознание. А тело… Что тело? А помню ли я тело Евоны? Более шести лет прошло после ее смерти… Вот лицо помню. Бледное, скорее, даже, серое, покрытое розовыми шелушащимися пятнами. На этом умирающем лице жили одни глаза — огромные темно-зеленые глаза. Они жили и умоляли о помощи. А я боялся смотреть в эти глаза, чтобы не разрыдаться от разрывающей сердце жалости… А теперь? Я вижу лицо чужой женщины. Чужое лицо. Но разве в этом дело? Главное, что это лицо молодой и здоровой женщины. И почему-то мне кажется, что у нее глаза Евоны. Да, именно из-за глаз я и остановил выбор на кандидатуре Лили. Как только увидел ее глаза… И у нее крепкое и молодое тело. Какая мускулистая рука, как у гимнастки. Да, у этой Лили была нелегкая жизнь…"

Никос взглянул в лицо дочери. Та смотрела на свою обнаженную до плеча руку. Из глаз медленно выкатывались слезинки.

— Папа, я… Это сон? Папа, мне страшно…

— Евона, доченька, дорогая. Не бойся. Все хорошо. Ничего не бойся — сейчас я тебе все объясню. Но сначала тебе надо выпить лекарства и поспать.

…Прошло около месяца. Этот период стал очень сложным и насыщенным для Никоса и Евоны. Как не старался Никос дозировать информацию, но ему не оставалось выхода: обстоятельства требовали, чтобы дочь узнала обо всем практически сразу. Больше всего Никос боялся того, что психика Евоны не выдержит нагрузки. Но к его немалому удивлению, дочь справилась с ситуацией более чем успешно. Даже известие о смерти матери и дяди Юрона не вызвало у Евоны особой реакции.

Как рассудил Никос, решающую роль сыграли два фактора. Во-первых, дочь очень долго, почти семь лет, болела. К концу ТОЙ, прошлой жизни, она была до предела измотана болью, бесконечными лечебными процедурами и почти смирилась со смертью. Поэтому внезапное возвращение к новой жизни Евона восприняла как чудо, по сравнению с которым остальное отступало на второй план. А затем…

Конечно, произошедшее с ней Евону ошеломило. Но только в первые часы. Как только она смогла рационально осмыслить случившееся и поверить, что все происходит не во сне, а в реальности, так тут же стала себя вести подобно ребенку, получившего увлекательную игрушку. А в такой момент ребенку нет дела ни до чего.