Шрифт:
Солдат в распахнутой кавалерийской шинели чиркнул спичку, на ветру мгновенно погасшую.
— Я слепой, господа!
В ответ ватага залилась смехом, а сиплый голос вплетал в него матерщину.
— Слепой? А в харчевку по-зрячему греб.
— Постойте, ребята, — урезонивал солдат, которого звали Митричем. — Да это вроде моряк.
— Все одно сволота, коли жалится солдата куревом угостить…
— Повторяю, я слепой.
— Сейчас разом станешь зрячим.
Сильный удар кулака в грудь сбил Сурикова с ног. Он ударился головой обо что-то острое. Вскрикнул от боли. Затих.
— За что ты его, Тишка?
— Да ради шутки. Видать, хлипкий, вот и не устоял.
Ватага окружила лежавшего Сурикова. Кто-то из солдат зажег спичку и с испугом выкрикнул:
— Офицер, братва.
— Брось трепаться, — зло бросил сиплый голос.
— Смотри, дура!
Солдат снова зажег спичку.
— Никак не шевелится?
Сразу вспыхнуло несколько спичек.
— Право слово, не шевелится. Не ровен час! Мотать надо!
На берегу по песку зашуршали торопливые шаги.
Совсем близко все тем же тоскливым мотивом продолжала рыдать гармошка об отравившейся Марусе.
Мичман Суриков лежал неподвижно…
Около полуночи, вернувшись с концерта, Настенька, помня обещание Сурикова подождать ее, вместе с Калерией зашли во флигель. Не найдя Сурикова, вышли в рощу и начали его громко звать, встревоженные побежали в дом. Адмирал Кокшаров позвонил в комендантское управление об исчезновении мичмана. Обитатели дома с горящими фонарями искали его в роще и на берегу Иртыша, но безрезультатно.
Мертвого Сурикова принесли с берега грузчики. Осмотрев труп и место происшествия, военный врач, присланный из комендантского управления, решил, что смерть наступила мгновенно из-за пробитого левого миска, которым покойник при падении ударился о торчавший из песка острый железный прут.
Равнодушно посочувствовав родственникам, врач, закурив папиросу, написал заключение, что смерть, видимо, произошла по вине покойного, так как после ранения он был слепым…
Глава девятая
В сентябрьские дни девятнадцатого года на просторах России, от Балтики до Тихого океана, от льдов Севера до Черного моря, обмываемое кровью время четко отбивало солдатский шаг, помогая смерти и ненависти вскладчину упиваться русской кровью. Кровью одинаково красной у тех, кто верил истинам Ленина, и у тех, кто помогал Колчаку, Деникину, Врангелю с интервентами ради легенды о белом Китеже разорять страну с надеждой возрождения всего прошлого, что было отнято революцией у Российской империи.
Рабочий класс, ведомый партией Ленина, утверждая поступь Октябрьской революции, вел смертельный, крутой разговор. В Советской России третий год возводился прочный фундамент народной власти. Но в стране, под обломками царского самодержавия, еще продолжало жить романовское наследие. Оно цеплялось когтями двуглавого орла за землю в Сибири, на севере и юге России, стремилось с сатанинским упорством трехсотлетнего навыка угнетения голодом задушить новую жизнь государства под красным флагом с серпом и молотом.
Голод нагло и властно все еще силился заставить смириться, поставить на колени российский пролетариат, решивший быть свободным хозяином страны. Шел поединок вдохновенных идей социализма с окостенелыми канонами отжившего мракобесия. Красная Армия острием штыка выковыривала романовское наследие в Сибири.
Гражданская война давно перестала быть войной на рельсах, став грозным штормом на всяких путях сибирской земли.
Фронт приближался к Омску. В городе настойчиво вживался в разум населения и армии хаос. Он развенчивал власть Колчака, усиливал распри в его правительстве. От этого все живое в городе лихорадило от приступов бессильной злобы. Больше всего лихорадило тех, кто, создав колчаковскую власть в Сибири, намеревался с ее помощью снова, с берегов Иртыша, вернуться в места, из которых их заставил уйти подвиг русского рабочего класса.
В сентябрьские дни Омском правил обыватель, а он издавна самая живучая в России людская особь.
Смрадно пахнущие людские рты шепеляво разносили по городу все новые и новые устрашающие безрадостные слухи. Подобно вешней воде, принимая личины всех возможных в России людских обликов, они просачивались во все щели.
Слухи рождали боязнь и неверие.
Боязнь и неверие рождали слухи.
Кто-то сказал, кто-то услышал, не поняв смысла слуха при передаче, переврал на выгодный для себя вариант.