При выезде из Малаги я остановился среди этих апельсинов и лимонов, ароматный запах которых с великой неясностью ободряет сердце, и стал смотреть и созерцать этот прекрасный город, превосходящий все другие города Европы как по влиянию климата, так и по расположению на земле, по той величине, какую занимает его округ. И, занятый этим созерцанием, я увидел, что ко мне приближается нечто, оказавшееся сидящим на муле человеком, который разговаривал сам с собой, сопровождая это движениями рук, мимикой и переменами голоса, как будто он разговаривал с целой дюжиной путников. Я повернул своего мула, пришпоривая его изо всех сил, чтобы возможно поспешнее уехать, прежде чем этот человек смог бы подъехать ко мне, потому что я распознал его болезнь; ибо, чтобы убежать от подобного болтуна, я хотел бы обладать не только ногами борзой, но и крыльями голубя; и если бы они знали, до какой степени они ненавистны всем, кто их слышит, они бежали бы от самих себя; ибо болтливость, помимо того что она несносна и утомительна, легко обнаруживает слабость разума, звучит как пустой сосуд и выказывает малое благоразумие человека; и она настолько непривлекательна для людей, что они никогда не верят тому, что говорят болтуны, потому что даже если это правда, то она становится настолько же распыленной, утопленной и незнакомой среди стольких слов, как запах одной розы среди многих кустов руты. Эти болтуны подобны папоротнику, который не дает ни цветка, ни плода; они как мельничный поток, который всех оглушает и всегда мчится. Ни один выпущенный на арену бык не заставил бы меня так убегать, как подобный краснобай; и наконец, у них есть хороший момент, только когда они спят, как и произошло у меня с этим, так как, несмотря на большую поспешность, с какой я пустился бежать, он настиг меня и приветствовал, как хлыст, еще сзади, – и едва я ему ответил, как он спросил меня, куда я еду и откуда я.

На первый вопрос я ему ответил, но на второй он не дал мне возможности ответить и, продолжая, сказал мне:

– Я спрашиваю, откуда ваша милость, потому что я из королевства Мурсьи, [202] хотя мои предки были горцами [203] из рода, который носит имя Кольядос.

По крайней мере, не из рода молчаливых: [204] я посмотрел на него, пока он насыщался говорением – если это могло быть. Он был довольно хорошо сложен, хотя обладал большим недостатком, так как он был левша, а хотел таким не казаться. Ибо, хотя уродство левши велико, я считаю худшим уродством скрывание или желание скрыть природный недостаток, потому что это доказывает фальшь и притворство в глубине характера; и так как этот род людей так же известен по этому недостатку, как евнухи по отсутствию бороды, то первые так же стремятся преследовать тех, кто не является левшой, как вторые тех, кто еще не достиг возраста, когда начинает пробиваться борода, но и те и другие, желая отрицать или скрывать это, дают таким образом понять, насколько велик этот недостаток, раз они его отрицают.

Этот добрый человек, махая одной и другой рукой, поднимая брови, которые у него были большие, с двумя глубокими морщинами между ними, с глазами хоть и не маленькими, но всегда закрытыми, когда он говорил, – как будто он глазами слушал себя, – и со всем лицом, похожим на морду козла, я хочу сказать – с лицом дерзким, заносчивым и бесстыдным, говорил тысячу несуразностей, на что я совершенно не обращал внимания, потому что распознал его тотчас же. Он рассказал о своих отважных подвигах, к чему я отнесся с таким же вниманием, как и ко всему остальному, и так как от сколького говорения у него израсходовалась вся влажность мозга, губ и языка, он совершенно не дал мне возможности ответить ему на то, о чем он меня спросил, до тех пор, когда – проехав две лиги – в одной венте, которую называют «вентой у столбика», он спросил кувшин воды; и в то время, как он начал пить, я ответил на его вопрос, сказав ему:

– Из Ронды.

Он отнял кувшин от рта и сказал мне:

– Я очень рад иметь такое приятное общество, потому что тоже направляюсь туда.

Он опять приставил кувшин ко рту, и, пока он не кончил пить, я сказал ему:

– Вернее, это самое скверное общество на всем свете, потому что я не скажу ни одного слова за всю дорогу.

– Ваша милость обладает этой добродетелью молчания? – сказал он. – Вероятно, вы благоразумны и очень уважаемы во всем мире, так как по малой разговорчивости познается благоразумие мудрых, ибо это добродетель, с помощью которой человек предотвращает вред, какой может произойти только по его собственной вине. Я не любитель говорить: когда кого-нибудь пытают, то, если он не говорит и не признается на пытке, его считают доблестным, потому что он молчал о том, что должно было бы ему повредить. На пиршестве молчаливые едят больше и лучше, чем другие, и говорят меньше, ибо блеющая овца теряет то, что держит во рту; поэтому я не любитель говорить. Сон, столь важный для здоровья и жизни, должен сопровождаться молчанием. Когда кто-нибудь скрывается, как это обычно бывает, в чужом доме, то он спасается благодаря молчанию, хотя у него и вырвется иногда чиханье. Ведь молчание – это добродетель, которая достигается без труда, потому что нет нужды утомляться над книгами, чтобы молчать. Молчаливый замечает, что говорят другие, чтобы потом попрекнуть их этим. Я не любитель говорить.

Этим вздором и другими столь же бессмысленными речами он продолжал восхвалять молчание, и, утомляя меня и следуя своей склонности, он сказал:

– Я не любитель говорить; только чтобы развлечь в дороге вашу милость, так как вы мне кажетесь человеком знатным, я стараюсь разогнать вашу скуку.

Я изыскивал тысячу способов, чтобы избавиться от него и продолжать свой путь в одиночестве, но отвязаться от него было невозможно, и наконец я сказал ему:

– Сеньор, мне необходимо расстаться с вами и, свернув налево, переправиться через эту реку, потому что у меня есть дело в Койне. [205]

– Неужели ваша милость считает меня столь необщительным, – сказал он, – что я не должен вас сопровождать?

Он продолжал говорить, а так как моя попытка не закончилась для меня удачно, я ехал, развлекаясь соловьями, которые по дороге устраивали нам музыку, причем я удивлялся, видя, с какой старательностью они выступали перед людьми, чтобы те слушали мелодию их пения, иногда выводя кантилену со спокойствием тенора, а потом переходя на сопрано, приглашая контрабас составить основание, на котором голоса выделяются, иногда не думая о контральто. Концерт неподражаемый, но поучительный для людей, которым они служат с великим старанием доставить им удовольствие, потому что на берегу этой реки и повсюду, где они были, они показывали свое искусство с тем большим совершенством, чем ближе находились от людей.

Благодаря этому я мог скрывать и выносить столь большую неприятность в продолжение болтовни этого назойливого болтуна, пока мы не доехали до венты, где необходимо было поесть. Когда мы покончили с едой, я притворился больным, чтобы избавиться от него, но он сказал:

– Вместе выехали мы из Малаги, вместе должны мы и достичь Ронды.

Так как я молчал, а он говорил сколько хотел, то я показался ему хорошим попутчиком. Я чувствовал себя усталым, разбитым и раздраженным, потому что хотя я должен признаться, что умею пользоваться терпением во многом, но я знаю, что не обладаю им для того, чтобы выслушивать, когда говорят много и многоречиво; поэтому я решился применять против болтунов средство, заключающееся в том, чтобы говорить больше, чем они.

Когда этот добрый человек кончил есть, он, потянувшись с громким зевком, начал говорить:

– Здесь прошел король дон Фернандо со своим войском, когда, после взятия Ронды, он двинулся на Малагу, [206] и так как у него недоставало продовольствия, вследствие возросших расходов и вследствие того, что окрестные селения были разорены постоянными стычками, маневрами и военными хитростями, какие он применял, чтобы взять Ронду, то солдаты два или три дня не получали пищи, так что они думали, что им придется погибнуть от голода.