— Лошадиный транквилизатор.

— Чего?

— Дерек, пожалуйста!

— Лошадиный транквилизатор?

— Ага.

— Будьте добры, Дерек!

— Я тоже хочу. Дай сейчас же.

— Не дам.

— Мирко, ты забываешь, с кем говоришь.

Зубы у меня стиснуты, потому что главное — не переставать улыбаться, и тут я внезапно понимаю, что не знаю никого из подоспевших фотографов и что априори, как следствие, никто из подоспевших фотографов не знает меня, потому что они трещат кругом уже целую минуту, а меня никто не зовет, никто не достает всякими «будьте добры, Манон, сюда, ля-ля-тополя», я начинаю ненавидеть этот фестиваль, и когда все сваливают, потому что явилась не запылилась эта кривляка, последняя «мисс Франция», со своей дурацкой короной и мадам де Фонтене, я щиплю Дерека за руку и спрашиваю, что происходит.

— Дорогая, я знаю, как ты ненавидишь быть на виду, поэтому просил всех оставить тебя в покое.

— Скажи лучше, тебе осточертело, что я все время маячу рядом, эгоист несчастный!

— Манон, твоя паранойя становится утомительной. Кончай принимать себя за Джонни Холлидея.

— А ты кончай блеять.

Мы спускаемся по лестнице, толпа на нейтральной территории такая же, как в баре и в буфете, и это значит, что на вечер собрались не только пьянчужки, а еще — что раздачи мобильников еще не было. Просто немыслимо, с какой скоростью пустеет зал после раздачи подарков: 23.48 — шестьсот восемьдесят семь человек; 23.49 — раздача телефонов, часов, скутеров, ручных леопардов, чего угодно; 23.51 — уже не больше сорока двух человек; полночь — кончает работу бесплатный бар; 00.02 — последние гости покидают помещение; 00.10 — являются самые горькие пьяницы, отребье, которых не пригласили на ужин и которые толпой спешат на прием, как только он перестает быть для избранных. Спасайся кто может.

И вообще — спасайся, любой ценой, от всего, что не для избранных.

Пока Дерек отказывается от интервью для какого-то кабельного канала, я считаю знаменитостей и с облегчением убеждаюсь, что французов очень мало — французы все дешевки, — разве что эта кривляка «мисс Франция», и ее сводня-мамаша в шляпке, и несколько всеми забытых «лофтеров», забившихся в угол, а для поднятия уровня — Джой Старр без Беатрис Далль, или, наоборот, Беатрис Далль без Джоя Старра, я без очков и в трех метрах от себя ничего не вижу. Дерек назойливо пожирает меня глазами, меня это жутко бесит, и я знаком даю ему понять, что в его интересах от меня отвязаться, иначе я смоюсь с Колином Фарреллом, как все. В этот момент в двадцати сантиметрах от меня проходит Вернер Шрейер и не здоровается, хотя прекрасно меня видел,я хватаю его за руку и щиплю изо всех сил, он сердито оборачивается и обзывает меня сумасшедшей, в придачу по-английски. Тогда я спрашиваю его по-французски — ведь мы с ним всегда говорили по-французски, и я не вижу, с чего бы что-то изменилось, — издевается он надо мной, что ли. Он пристально смотрит на меня и молча удаляется. Тогда я как фурия кидаюсь к Дереку, тот как раз отказывается от интервью для Саnаl+,и ору:

— Вернер Шрейер со мной не поздоровался!

— А вы знакомы?

Бедный Дерек, вечно он в отрубе.

— Да, Дерек, мы знакомы, мы отпахали вместе две рекламные кампании, и ты там был!

— А, ээ, да…

Опять это блеяние, он меня достал.

— Дерек, — говорю я, — это неВернер Шрейер. Это самозванец. Это опасный маньяк.

— Да нет, — отвечает он, помедлив, — просто… ты разве не знала, что у него, ээ, болезнь Альцгеймера?

— То есть?

— Ну да, классический случай, но, ээ, единственный в своем роде, очень ранний, бедняга, в двадцать-то девять лет, можешь себе представить?

Впервые за долгие недели я что-то ощущаю, по-моему, это сочувствие, и в восторге от того, что могу испытывать хоть какое-то чувство, оборачиваюсь к его объекту, но тут же падаю с небес на землю: объект ведет «приятную беседу» с Данни Миноуг.

— Во всяком случае, его Альцгеймер явно не распространяется вон на ту чувиху.

— Может, он принимает ее за сестру?

— Дерек, ты дурак.

— Нет, дорогая. У него очень распространенный случай Альцгеймера, выборочный Альцгеймер. Некоторых людей он узнает, а других нет, смотри, дорогая, его Альцгеймер не распространяется еще и на Бритни Спирс.

— Да уж, — скрежещу я, глядя на Бритни Спирс, которая так горячо целует Вернера, что лепит ему жвачку на щеку.

Естественно, именно в этот момент Данни Миноуг выдвигает свою липомодельную задницу в нашем направлении, жеманно здоровается с Дереком, и мне хочется влепить по паре оплеух обоим, потому что Дерек отвешивает комплимент ее стрижке — какая-то кошмарная челка, свисающая до верхней губы.

— Знаешь, — отвечает она по-английски с видом знатока, — волосы у женщины — это вроде памяти о том, что ей довелось пережить.

Засим она испаряется — поболтать о ботоксе и хирургии с пожилым англичанином с подтяжкой, по-моему, он имеет какое-то отношение к рок-н-роллу 70-х.

Потом Дерек исчезает, чтобы представить директора «Самсунга» Муне Айюб, и говорит, что попозже можно будет туда пойти, но у меня никакого желания туда идти, и я проливаю бескалорийный морковный сок на Данни Миноуг, изображая смущение, и вижу, как Дерек перекидывается парой слов с Вернером Шрейером, а тот изумленно глядит на него и отрицательно качает головой, Дерека он тоже явно не узнает, хотя у них куча общих друзей в Нью-Йорке, бедный Вернер Шрейер, какой ужас этот Альцгеймер, потом я пролезаю без очереди в буфет, чтобы раздобыть себе пару шампурчиков с мероу, конечно же на меня обрушиваются потоки брани, а я возражаю, черт возьми, держите себя в руках, это все-таки мой прием. Одержав победу, я жую это революционное лакомство, мероу на шампуре, и меня посещают две мысли: во-первых, что мне осточертели приемы, где фотографов больше, чем фотографируемых, а во-вторых, до чего мне противны все эти люди, вечно сметающие подчистую все, что есть в буфете, — пускай хоть тошниловка, зато халява. А если халява, так почему бы ей не быть тошниловкой.

— Манон? Ты?

Раздраженно оборачиваюсь, сама не знаю почему, и словно обухом по голове получаю: передо мной привидение, Сисси, Сисси в платье от Гальяно из прошлогодней коллекции, и глядит на меня, как, я не знаю, ну как на третьесортную знакомую.

— Что ты тут делаешь?

Этот вопрос мы задаем друг другу абсолютно синхронно, и теперь у меня есть веская причина для раздражения. Недоверчиво улыбаюсь:

— Ты шутишь, надеюсь?

— Да нет, — отвечает она, — ты куда-то вдруг враз пропала, ну да, после закрытого показа «Суперзвезд»…