– Я возражаю, – сухо ответила Верити. – Или статья будет готова через пять недель, или ее вообще не будет.

– Хорошо. – Я опешила.

– Еще бы ей не хотеть, чтобы статья была отсрочена! – продолжила Верити. – Это только говорит о том, что она не хочет этой публикации, а потому, Салли, приступайте к работе. И чем скорее ее напишете, тем лучше. Я стою посреди зала, где проходит коктейль-пати, и, боюсь, не смогу продолжить наш разговор.

В трубке послышался смех. Вокруг Верити толпился народ.

– Хорошо. Спасибо, Верити. До свидания.

Я села за компьютер и приступила к работе, когда появился Ал.

– Я же тебе сказал, что ты уволена.

До или после того, как скажу тебе имя убитого?

– Ты знаешь, кто он? – раздался женский голос, прежде чем в мою кабинку просунулось лицо Марты Ройс-Келлем.

Марта всего на год моложе Ала, но с хорошим лицом после пластической операции и стройная, в то время как Ал жутко растолстел. Она годами приставала к их отцу, чтобы тот назначил ее руководить газетой; ее сегодняшний статус члена правления на самом Деле ничего не значит. Поэтому она в знак протеста стала вести колонку в конкурирующей газете «Хартфорд», но старик Ройс пригрозил ей, что вычеркнет ее из завещания, если она будет продолжать сотрудничать с другой газетой. Я догадалась, что сегодня состоится заседание членов правления, что объясняло наличие на нашей парковочной стоянке нескольких машин «континенталь».

Не лезь не в свои дела, Марта! – зарычал Ал.

– Ты не можешь уволить ее сейчас, – сказала она.

– Я могу делать все, что захочу. Это моя газета!

– Это наша газета, – сказала она елейным голоском. Кроме того, ты не уволишь ее, потому что до сих пор влюблен в ее мать.

Я постаралась сдержать улыбку: Ал действительно был неравнодушен к моей матери.

– Я не только знаю, кто убитый, Ал, но еще обладаю информацией, что кто-то преследовал меня на угнанном пикапе.

– Джо! – позвал Ал.

В мою кабинку просунулась голова Джо Бикса.

– Ты выяснил, кто убитый?

– Пока нет.

– Не увольняй ее, – посоветовала Марта, собираясь уходить. – Я буду вместе с другими членами правления в конференц-зале, Ал.

После того как она вышла, Ал повернулся ко мне, изумленно выгнув брови.

– Как ты узнала, кто он такой?

– Главное, что узнала, – ответила я. – Дело в том, Ал… Дашь ли ты мне пятинедельный неоплачиваемый отпуск начиная с завтрашнего дня в обмен на информацию или нет? Если скажешь «нет», я просто уволюсь с этой проклятой работы. Если скажешь «да», я передам Джо всю информацию, которой владею, и он «может замещать меня все эти пять недель.

– О чем ты говоришь, черт возьми? – заорал Ал.

– Хорошо, пусть будет одна неделя оплачиваемая, а четыре неоплачиваемые. Ты слышишь меня, Ал? Мне нужен отпуск, а тебе лучше согласиться, пока цена не возросла.

– Ты не посмеешь утаить эту информацию от своей газеты.

– Две недели оплачиваемого отпуска и три неоплачиваемого. И ты задолжал мне отпуск за прошлый год. Я вернусь на работу к Дню труда. – Я посмотрела на часы. – У тебя десять секунд до того, как я начну собирать свои вещи, чтобы уйти в Хартфорд курант». («Хартфорд курант» – основной наш конкурент.)

– Сделай это, Ал, – посоветовал Джо. – Она нам все расскажет. – Он смотрел на меня. – Ведь правда? И как это связано с твоей семьей?

Я кивнула и посмотрела на Ала.

– Проклятие! – заорал он.

Скрестив руки на груди, я стала тихонько напевать.

– Хорошо! – крикнул он.

– Прекрасно!

– Но никакого оплачиваемого отпуска!

Я взяла со стола фотографию матери и брата и положила в портфель, делая вид, что собираюсь уходить.

– Хорошо, одну неделю, – сказал он.

– С завтрашнего дня?

Посмотрев на меня, он кивнул.

– Договорились, – сказала я, протягивая руку. – Ты не пожалеешь, Ал.

– Катись, Харрингтон. – Он удалился.

Джо принес в мою кабинку свой стул, и мы начали работать.

Меня не было дома почти до десяти вечера; Скотта нуждался в выгуле. Я устала, мысли путались, а дом превратился в полный хаос. Рядом с раковиной банки из-под собачьего корма соседствовали с банками из-под содовой, бутылками, коробками из-под йогурта – все это ожидало выноса в мусорный контейнер. Стопка газет за восемь дней тоже ожидала своей очереди на вынос в другой контейнер. Почта, по большей части нераспечатанная, валялась на кухонном столе рядом с кипой непрочитанных журналов, которые я поклялась аннулировать в один прекрасный день. Бельевая корзина переполнена; шерсть Скотти носится, как перекати-поле, по кухонному поду; в гостиной всюду пыль; в спальне ворох одежды, нуждающейся в химчистке (я сильно подозревала, что Скотти спал на ней); постельное белье следует сменить; зимняя одежда так и не заняла своего законного места в шкафу; в каждой комнате стопки-небоскребы книг грозят вот-вот обрушиться.

«По крайней мере, – подумала я, – можно хотя бы убрать зимние сапоги. На дворе июль».

Но у меня ни на что не хватает времени. Чудесно иметь дом и собаку, но часть меня тоскует по дням, проведенным в Лос-Анджелесе. Тогда я просто бросала одежду для стирки в конторку консьержки по пути на работу, и дважды в неделю ко мне приходила уборщица, чтобы тщательно вычистить мою квартиру, пока я сама карабкалась к успеху по служебной лестнице в одном из журналов. Кроме того, по субботам я подрабатывала в сверхмодном ночном клубе на бульваре Санта-Моника в Беверли-Хиллз. Я могла заработать там до двухсот долларов чаевых, что позволяло мне иметь машину и приходящую домработницу.