Самый нетерпеливый или же самый смелый, уже протянувший руки, получил удар ногой в живот и рухнул навзничь.

— Эй, — крикнул Фрике, — давайте лучше договоримся по-хорошему. Нечего меня хватать, как преступника, не говоря ни слова. Я этого не люблю, повторяю еще раз. Извольте объяснить, в чем дело.

Нападающие, завопив еще громче, образовали кольцо, и один из мау, гибкий и ловкий, как обезьяна, в свою очередь, бросился на молодого человека. Фрике, прислонившись спиной к дереву и бесстрашно глядя на окруживших его людей, выкинул навстречу левый кулак.

— Вот уже и два готовеньких, — насмешливо подытожил парижанин при виде распластавшегося на спине бедняги с залитым кровью лицом. — Однако ружье я пускать в дело не хочу: не было бы хуже.

Третий, а затем и четвертый нападавший поочередно свалились на землю под ударами бесстрашного европейца, который продемонстрировал им превосходство французского бокса перед всеми другими видами единоборства.

— В тактике вы не сильны, мои желтые друзья… Нет чтобы броситься на меня одновременно, а они подходят, соблюдая очередь. Ай! Кто это меня зажал?

Бирманцы оказались не такими наивными, как это показалось Фрике. Видя, что имеют дело с решительным, ловким и сильным человеком, они тихонько подвели одного из слонов к дереву, спиной к которому стоял защищавшийся.

Подчиняясь приказу своего мау, умное животное, вытянув хобот, подхватило Фрике под мышки, подняв его в воздух с такой же легкостью, как ребенок держит за хвост мышь.

Некоторое время слон покачивал добычу в воздухе, как бы вопрошая хозяина: «Хватить его, что ли, о ствол дерева?»

Погонщик сделал знак и что-то ласково произнес. Дрессированный великан бережно опустил пленника на землю, а точнее, в подставленные руки людей.

Фрике тщетно пытался стряхнуть с себя навалившихся на него бирманцев: его держали крепко. Он выронил тесак в тот момент, когда слон схватил его, ружьем быстро завладели противники, наконец, малыш Яса, о чем-то быстро переговоривший с главарем нападавших, делал ему умоляющие знаки, явно призывая не сопротивляться.

— Ладно! Уступаю силе. Мне не стыдно признать, что меня одолели двадцать четыре человека при помощи двенадцати слонов.

Как только Фрике перестал вырываться, его отпустили. Юноша ожидал, что его крепко свяжут, но ему оставили полную свободу передвижений. Впрочем, любая попытка к бегству была бы полным безумием: не было никакой надежды ускользнуть от изумительных следопытов и охотников, не говоря уж о слонах, чей нюх значительно тоньше, чем у лучших охотничьих собак.

Появилась многочисленная группа всадников, которые при виде мертвого слона разразились ужасными воплями.

Потом бирманцы, простершись перед трупом, стали биться головой о землю, рыдать и царапать себя ногтями; поднявшись, все воздели руки к небу, бросая все более и более угрожающие взгляды на убийцу, который уже совершенно ничего не понимал.

Но вскоре ему кое-что стало ясно.

После тщетной попытки заговорить по-французски с тем, кто по виду был главарем, он обратился к нему по-английски, причем без всяких церемоний и довольно дерзко.

Министр, как и большинство бирманцев, принадлежавших к высшей касте, довольно бегло говорил по-английски, но, вместо того чтобы ответить Фрике прямо, велел передать через своего бооха (офицера), что пленнику следует изъясняться более почтительно.

Фрике, расхохотавшись, бросил в ответ:

— Скажите пожалуйста! Ваш патрон, сударь мой, такая важная шишка?

— Мой патрон, — невозмутимо ответил боох, — первый министр его величества императора.

— Ах, вот как! Счастлив познакомиться. А теперь передайте ему от меня, раз ему несподручно затруднять собственную глотку, что мне плевать на все его титулы и, будь он хоть трижды министр, не ему учить меня правилам поведения. Кушай на здоровье, приятель!

Офицер, ошеломленный подобной дерзостью, перевел сказанное министру, который вновь разразился возмущенной тирадой, однако в тоне его послышалась неуверенность.

— Ага! Задело за живое, — усмехнулся Фрике, — скажите-ка еще этому достойному вельможе, что для меня он не больше чем дикарь. Это со мной он обязан обращаться почтительно, потому что я европеец и француз.

— Значит, вы не англичанин? — живо спросил офицер.

— Вы и сами могли бы это заметить по тому, как я коверкаю язык наших, а теперь и ваших соседей.

— Значит, вы не англичанин…

— Можно подумать, это что-нибудь меняет.

— Нет… но…

— Понимаю. Вы хотите сказать, что раз я не англичанин, то со мною можно не церемониться, а своих подданных правительство ее величества в обиду не дает. Так ведь? Я и сам вижу по вашему министру, который опять раздувается от чванства. Только учтите, что я прибыл сюда на военном корабле… А экипаж на нем такой, что от вас только клочья полетят… И если здесь нет представителей моего правительства, чтобы защитить меня, то я сумею сам о себе позаботиться.