Но не будем придираться к мелочам, а отметим, что даже если бы мост был взорван 28 мая, Хемингуэй вполне мог застать в Мадриде вернувшегося с операции во «Флориду» Орловского, так как в Нью-Йорк писатель приехал в первых числах июня. Мамсуров датирует свою первую встречу с Хемингуэем мартом 1937 года «или же несколько раньше». «Несколько раньше» отпадает, потому что до марта писателя в Испании еще не было. Отпадает и позже в 1937- ом, так как во второй его приезд не было уже Мансурова. Пока все сходится, и есть о чем подумать. Например, на каком языке все они говорили? Первая встреча с Мамсуровым — на французском, переводил Кольцов. Вторая и несколько следующих — на испанском. Но дело в том, что по-испански Мамсуров не то, чтобы совсем «ни бум-бум», но знал его значительно слабее, чем требовалось для обстоятельной беседы. Оказывается, была переводчица. Как рассказывал Мамсуров Е. Паршиной, переводила Паулина, его будущая жена. Биографическая справка из альманаха «Шпион», 1994, № 2:

Мамсурова Паулина Вениаминовна родилась в Буэнос-Айресе (Аргентина). В 1932 г. приехала в СССР. В марте 1936 г. по командировке КИМ (Коммунистического интернационала молодежи) уехала в Испанию. С начала гражданской войны вступила в народную милицию, затем была переводчицей у Р.Л. Кармена и в группе военных советников Я.К. Берзина. По возвращении из Испании в августе 1937 г. училась в Военной академии им. Фрунзе. Участница Великой Отечественной войны. Майор. После войны на преподавательской работе.

Как видите, «никакого отношения» к советским секретным службам. Простая аргентинская девушка просто пересекла океан и запросто поселилась в СССР. Так же просто поехала в загранкомандировку от фактически филиала НКВД — Коммунистического Интернационала Молодежи и стала работать с находящимся на нелегальном положении советским разведчиком. 7 ноября она оказывается за одним праздничным столом с руководителем советских секретных служб в Испании Александром Орловым, который тоже совершенно спокойно сфотографировался с ней в одной компании. Впрочем, мы отвлеклись от языков. А как же говорил Кирилл Орловский? Он ведь не то, чтоб по-французски или по-испански, а и по-русски, как говорится, «со словарем». Значит, тоже — кто-то переводил. И следует из всего этого то, что контакты Хемингуэя с работниками НКВД и ГРУ и планировались, и организовывались, и контролировались. А знал ли Хемингуэй, с кем он встречается? Поскольку встреча устроена русским (Кольцов) и с русскими, и речь шла о секретных операциях — конечно, знал. Вернемся теперь еще раз к этим беседам. Как мы уже выяснили, все, что пишут о них журналисты от Эренбурга до Яковлева — чушь. Все советские советники и переводчики направлялись в Испанию только секретными службами, имели фальшивые документы и чужие иностранные имена. Об их пребывании в Испании запрещено было знать даже оставшимся на родине близким родственникам. Это было государственной тайной, а время было — в Испании военное, а в СССР разгар массовых репрессий.

Но Михаил Ефимович вновь настаивал на подробном рассказе, — пишет Мамсуров в «Журналисте» — объяснил, как важно, чтобы Хемингуэй написал правду об Испании.

Над этим даже посмеяться не удается — просто челюсть отваливается и так и застывает!

И еще одна интересная деталь там же: Мамсуров, как он говорит, рассказывал, а Хемингуэй записывал; беседы кончались за полночь. И в то же время — ходили по улицам. Как же это он в темноте да на ходу записывал? А из помещения, между прочим, на улицу выходят тогда, когда надо перестраховаться от прослушивания. О чем же тогда они говорили? Не знаю. Известно лишь, что в конце жизни Хемингуэй панически боялся ФБР.

Первым стал Главный советник Ян Карлович Берзин. В мае 1937 года он был отозван в СССР и вроде бы назначен на прежнюю должность начальника Разведуправления, но к исполнению своих обязанностей практически не приступил. 29 ноября он был арестован. Он знал о развернувшихся в стране репрессиях, но не мог даже предположить, что они могут коснуться его — участника трех революций. Потрясенный арестом, Берзин сошел с ума, был помещен в тюремную психиатрическую больницу и умер там 29 июля 1938 года. Причина смерти не известна.

Осенью 1937 года из Барселоны отозвали Генерального консула Антонова- Овсеенко. Он тоже был арестован НКВД.

Владимира Александровича Антонова-Овсеенко привели в нашу камеру на третьем этаже Бутырской тюрьмы в феврале 1938 года. Он был нездоров, с опухшими ногами, но держался удивительно бодро. Во второй половине дня вокруг него обычно собирались все обитатели камеры, и Владимир Александрович рассказывал о своих встречах с Лениным, об Октябрьской революции, о борьбе испанского народа против фашизма. О себе он говорил очень скупо. Владимир Александрович ничего не подписал на «следствии». В его деле было триста листов. С негодованием вспоминал следователя, который предупредил его о предстоящей казни. Помнится один эпизод, рассказанный Владимиром Александровичем. Во время одного из допросов в кабинете следователя не был выключен радиорепродуктор. Следователь, озлобленный упорным отказом арестованного подписать клеветнические материалы, назвал старого революционера врагом народа.

— Ты сам враг народа, ты настоящий фашист, — ответил ему Владимир Александрович.

В этот момент по радио передавали какой-то митинг.

— Слышите, — сказал следователь, — слышите, как нас приветствует народ? Он нам доверяет во всем, а вы будете уничтожены. Я вот за вас орден получил!

… Окно нашей камеры было закрыто так называемым «козырьком» — большим железным коробом. Эти козырьки оставляли для глаз заключенных лишь узкую полоску неба. В один солнечный день в камеру через козырек проник воробей, посидел немного на подоконнике и улетел.

— Сегодня кого-то вызовут, — сказал один из заключенных.

Через четверть часа надзиратель вызвал Антонова-Овсеенко. Владимир Александрович начал прощаться с нами, потом достал черное драповое пальто, снял пиджак, ботинки, раздал почти всю свою одежду и встал полураздетый посреди камеры.