Шрифт:
XXVII
"Поздравляю! Вы слыхали?" "Что?" — "Она сама жива ли!" "Кто?" — "Да, вправду, вы… того… Не слыхали ничего? Уж трезвонит вся столица: Овдовела ведь царица! Гришка-то, пассаж какой: Со святыми упокой!" "Почему ж молчат газеты?" "А наморднички-с надеты!" По столице слухи шли. А чрез день уже могли Все прочесть в любой газете "О скандале в высшем свете": Как с Распутиным друзья, Высочайшие князья, Учинили злую шутку: Заманив к себе Гришутку, С ним пропьянствовали ночь. А затем "убрали прочь", — Заведя с ним спор и драку, "Пристрелили, как собаку". XXVIII
У князей на мужика Поднялась легко рука. Гришка — плут и проходимец, Знатной сволочи любимец, Но ему, признаться, я — Снисходительный судья. Все же сделал он работу: Снял с царей всю позолоту, Растоптал их образа, Заплевал им все глаза! И князья, чиня расправу, За свою стояли славу, Отгоняли злую тень. Поздно! — Близок был уж день, День, когда народ проснется, Ужаснется, встрепенется И, налегши силой всей, Расчехвостит всех князей! Часть третья
ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
I
"Ах вы, Сашки, канашки мои, Разменяйте вы бумажки мои! А бумажки всё новенькие, Двадцатипятирублевенькие". Отчего — и не понять! — Трудно денежки менять? Всё бумажки да бумажки, Ни одной нигде медяшки, А серебряных монет Уж давно в помине нет. Золотые тож исчезли, — В чей-то, знать, карман полезли, Люд простой не знает — в чей, Знает царский казначей. II
Царь снаряды льет да пушки, Обирает деревушки, Тащит все из черных хат, Да не трогает палат. Богачи — опора трона, Ими держится корона, И готовятся кнуты Для голодной бедноты. Богачам одна забота: Выгнать с бедных больше пота, И война им не страшна — Пухла б только их мошна. III
Царь печатает плакаты, Что дела, мол, плоховаты, Обнищала-де казна, Сила ж вражья все грозна. Так без помощи народа С ней не справиться в три года, И повинен-де народ Дать деньжаток на расход. Пусть поможет, кто чем может. Люд несчастный кости гложет, Но, поддавшись на обман, Лезет горестно в карман. IV
Помогли царю поборы, У царя снарядов горы, А в строю, само собой, Тьма народу… на убой. "Ну, теперь нас, немцы, троньте!" Укрепились мы на фронте, — (Словно турок на колу!) Глядь: расхлябались в тылу. V
В деревне
У Прокофьевны в избушке Дух — пробить не впору пушке, А народ все прет да прет. Любопытство всех берет, — Слух прошел, вишь, в околотке: Зять приехал в гости к тетке. Васька — парень с головой, Он в трактире — половой. А трактирчик-то столичный, Ходит люд туда различный; Тот словечко, этот пять, Всех послушать — все узнать, Станешь умным без науки. Ваське, стало, карты в руки. Окружил его народ, Смотрит Ваське жадно в рот. "Что, брат, деется на свете?" "Кто грешит и кто в ответе?" "Скоро ль кончится война?" "Все выкладывай сполна!" Обтерев о скатерть ложку, Закрутивши козью ножку И спросивши прикурить, Стал Васюха говорить: "Есть чем, братцы, похвалиться, Есть чем с вами поделиться. Как припомню, словно сон. Был на днях я средь персон, Милость чья нам столь потребна: После царского молебна Сам святой митрополит Речь сказал, как бог велит, — Про врагов и супостатов, Про зловредных демократов, То-бишь, всяких бунтарей Против бога и царей. Несть бо власти, аще… аще… За царя молитесь чаще! После, выйдя на амвон И отвесив всем поклон, Стал держать министр судейский Речь про замысел злодейский: Вновь-де стал крамольный сброд Трудовой смущать народ, Соблазнять иною долей, Подстрекать землей и волей…" "Ты скажи нам… о себе! — Поднялся тут шум в избе. — От земли ты, что ж, отрекся?!? Тут Васюха сразу спекся, Поперхнулся и умолк, Озираючись, как волк. Видит: сват глядит не сватом, Теща прет к нему с ухватом: "Ну-тка, скажь нам, мил зятек, Что про землю ты ответил?!" Васька живо дело сметил: В двери шмыг — и наутек! Через рытвины, ухабы Улепетывал от бабы Наш Васюха во весь дух, Приговаривая вслух: "Ой вы, ноги мои, ноги, Не споткнитесь средь дороги, Замети, метель, следы, Чтоб уйти мне от беды!" Вася в питерской харчевне Всем трезвонил о деревне: "Ох, уж эти мужики! Ох, и что за чудаки! В гости звали, принимали, Прижимали-обнимали, Все бока мне обломали, Угощали так, что вот По сей день болит живот. Как поедете, ребятки, Вы к родне своей на святки, Дай вам бог, чтоб вас родня Так встречала… как меня!"Разоренные
Воробушек воробушку: "Чирик, чирик, чирик!" Один был первогодочек, Другой уже старик. Сел старый, пригорюнившись, Все перышки сложив, А малый расфуфырился: "Жив-жив, жив-жив, жив-жив!" "Жив? Много ль жить осталось?" — Промолвил старина. "Да как же! Бают, дедушка, Вот кончится война!" "Ох, кончится — не кончится, А все разорено… От холоду да голоду Подохнем все равно".VI
На столичном рынке
Бог знает, что творится Средь рыночной толпы: "Сижу без дров, сестрица!" "Ни фунтика крупы!" "Заплачешь, хоть не плакса!" "Грабиловка!" — "Обман!" "Какая ж это такса?" "Поход на наш карман!" "Но кто ж того не знает, Что таксу издает Не тот, кто покупает, А тот, кто продает!" "Бери-ка чином выше". "Гнетут со всех сторон!" "Порядки!" — "Тише, тише!" "Чего-й так?" — "Фараон!" {*} {* Насмешливое прозвище полицейских.} "Эй, р-рас-хо-дись, орава!" "Родимые! Берут!" "Брысь! Не имеешь права!" "В участке разберут!!"Кочующие дармоеды
Басня
Бывают случаи — не выдумать нарочно. На станции глухой, А именно какой, не помню точно, Две мухи встретились с блохой. Ну, разговор пошел, понятно. Знакомство новое в пути всегда приятно. "Положим, — скажут, — не всегда!" Бывает разно. Спорить неча. Но в этом случае была, однако, встреча Как встреча. Шел разговор простой: откуда кто? куда? Какие и про что идут на свете слухи? Как, мол, здоровье и дела? Блоха, вишь ты, в Москву скакала из села. Обратно, из Москвы в село, летели мухи. "Ох, мушки, — плакалась блоха, — Еще ли ваша жизнь в Москве была плоха? Пивали сладко вы и сытно там едали. Что ж вы в деревне не видали? Ведь я, поди, сама бегу не от добра. Дни нынче сытые в деревне стали редки. Такая выдалась пора — Чуть не подохла напоследки. Авось поправлюсь я в Москве!" "Подправишься, — вздохнули мухи, — Держи карман. Да мы-то две, Мы от чего бежим, скажи!.. От голодухи!" Что город, что село — Повсюду стало тяжело. Не жаль мне мух и блох, клопов и таракашек, Беду их за беду большую я б не счел, Но жалко мне рабочих пчел И трудовых мурашек: Их жребий особливо крут, Когда у них последнее берут!