Кате хотелось и плакать, и смеяться от радости в одно и то же время. Сердце так билось, словно хотело выпрыгнуть из груди.

— А тебе я не люб нисколечко? А? — прерывистым голосом спросил Александр Андреевич и наклонился так близко к боярышне, что у той дух захватывало.

— Ответь же, ответь же, Богом молю!

Катя вдруг подняла глаза, посмотрела на боярина долгим светлым взглядом и ответила:

— Люб!

В то же мгновение руки Турбинина обвили ее, и один, другой, третий, без счету, поцелуй обжег ей щеки.

— Милый! Родной! Пусти! — вырывалась девушка и вырвалась, и побежала из сада, как испуганная козочка. А он бежал за нею и твердил:

— Любишь? Любишь? Приди сюда завтра… Голубка! Ангел!

— Приду! Приду, хороший мой! Только теперь пусти, пусти! — лепетала Катя.

Она не помнила, как добежала до крыльца, миновала сени, поднялась в горницы.

— Чтой-то ты чуть с ног меня не сбила! Экая оглашенная! — воскликнула Анфиса Захаровна, столкнувшись с дочерью в дверях. — Смотри, и телогрея на сторону съехала… Чего ты бежала, словно Мамай за тобой гнался?

— Так… Я… Я испугалась очень… — лепетала Катя.

— Чего еще?

— Мне показался там… Такой страшный… — лгала боярышня.

— Где? Кто? — уже иным тоном спросила боярыня. — Не у конюшен ли?

— Да, да!

— Так это домовой! Ишь, среди дня нечист выползает! Кто думать мог!.. Вечор его тоже видели… А все от того, что козла нет. Говорила ведь Степану Степановичу, а он все по- еле да после. Вот тебе и дождались! Среди дня прохода крещеным нет! — вскипятилась Анфиса Захаровна и пошла наводить справки, не видал ли еще кто-нибудь домового.

А Катя, скинув телогрею, опустилась на скамью и словно замерла, вся полная неведомого сладко-томительного чувства. Былой тоски — как не бывало.

— Завтра казнь волхвам. Слышишь, Борис?

— Слышу, государь.

— Поди и объяви им. Я сегодня бодрее, чем вчера. Лекарь искупаться велел мне в теплой воде. Приготовлено?

— Сейчас будет готово, государь. Смешивают воду, чтоб была какая надобна.

— Скорее! Сегодня мне не терпится в постели лежать. А ты, Борис, чего стоишь? Иди, как приказывал. Потом приди сказать, какую волхвы рожу скорчат, как выслушают весть.

Годунов удалился. Почти тотчас же вслед за его уходом поспела и ванна. «Дохтур-немчин» попробовал рукой температуру воды и проговорил:

— Мошно.

С Грозного бояре сняли белье и бережно перенесли с постели в ванну. Царь нежился в теплой воде, брызгал с веселым смехом в придворных, шутил. По-видимому, его здоровье значительно улучшилось. С этим и поздравили царя бояре, но стоявший тут же «дохтур» скептически улыбался. Около трех часов пробыл царь в ванной, и, когда его вынули и одели, он сказал:

— Мне теперь хоть бы в пляс пуститься и то нипочем!

— Косударь! Не надо много каварить… Спокой нушно, — сказал «дохтур».

— А ну тя, басурманин! Так я тебя и послушаюсь. Иди-ка ты вон и ненадобен ты мне вовсе.

— Твой воля, — пожав плечами, ответил доктор и, отвесив низкий поклон, вышел из комнаты. За дверью он встретился с Годуновым.

— Слышь, дохтур! — шепотом сказал ему тот: — Царю сегодня ведь, кажись, куда лучше?

— Ой, нет, нет! Никакой надежды. Сердце совсем плох… Маленький сердиться — и шабаш.

— Да ну?! Может ли быть?

— Тай Бог, чтоб до завтра прошил, вот что…

— Та-ак, — протянул Борис и, вместо того, чтобы войти в царскую опочивальню, повернул обратно и прошел к царевичу.

— Борисушка! — обрадовался тот. — Что скажешь?

— Ты бы, царевич, пошел к батюшке своему.

— А разве нужно? Больше недужится?

— Нет, ему лучше много. А так, проведать.

— Ладно, ладно! Пойдем.

— Нет, ты уж, будь добр, один иди, а я после приду.

— Хорошо, Борисушка, хорошо!

Когда царевич пришел к отцу, тот, сидя на постели, собирался играть с Бельским в шахматы.

— А, Федор! Проведать пришел? Чай, думал, что я уж ноги протягиваю?

Так неласково встретил сына Иоанн.

— Ну, Богдан, расставляй, — добавил он Бельскому. — У меня белые, мой ход. Эх, как б поладнее начать!

Грозный довольно искусно играл в шахматы, и терять партию ему приходилось очень редко. В последнем обстоятельстве, впрочем, играло немалую роль и то, что обыграть царя часто бывало равносильно добровольному обречению себя на смерть, а таких смельчаков, конечно, не находилось. Однако было опасно и слишком явно уступать Иоанну пальму первенства в игре. Поэтому, чтобы играть с ним, нужно было соблюдать величайшую осторожность. Бельский был мастер на это. Почему-то всегда выходило так, что, несмотря на прекрасную атаку с его стороны, победителем оставался царь.