Шрифт:
— Слышь, Дмитрий Иваныч, заглядывай-ка ко мне в вотчину-то.
— Загляну, загляну. Дельце у меня есть для тебя.
— Какое?
— Будет время, покалякаем. Торопиться нечего. Прощай пока!
И Кириак-Лупп направился к креслу царя.
— Ишь, выйдет теперь в люди, черт! — завистливо проворчал Степан Степанович, смотря вслед Дмитрию Ивановичу, и подумал: «Напрасно я тогда хвастался перед ним новым тегиляем».
XVIII. МЯТЕЖ
Вьется, мечется, теснится в узких улицах, разливается по площадям, шумит и гудит людской поток. Всюду возбужденные красные лица. Руки сжимаются в кулаки и потрясают в воздухе топором, вилами, рогатиной, реже ручницей [41] , саблей. Страшна эта толпа, как зверь, сорвавшийся с цепи. Для нее нет преград — она все разрушит, разметет и потопчет в своем неудержимом стремлении. А стремится она к Кремлю. Сотня стрельцов преградила было ей дорогу и была тотчас же смята, уничтожена: великан раздавил пигмея, и нет ему дела, что этот пигмей — его брат родной. Страсть затемняет рассудок; толпа-великан, толпа-зверь жаждет крови.
41
Ручница — ружье.
— За царя мы во! Себя не пожалеем! — орет какой-нибудь лохматый мужичонка, потрясая в воздухе дубиной. Он весь полон воинственного жара и, действительно, не пожалеет себя, как сейчас не пожалел он стрельца, быть может, своего кума, раздробив ему с размаху череп. Да, такой мужичонка страшен в своей ярости. А здесь было около двух десятков тысяч таких «мужичонков»! Идут, кипят живые людские волны. Но вот скала, перед которой бессилен их напор. Эта скала — Кремлевские стены и массивные ворота.
— Царя нам! Царя! К царю-батюшке нам надобно! — гудят крики, и на Фроловские ворота сыпятся сотни могучих ударов.
— Э! Братцы! Чего смотреть! Нешто не видали, что в Китай-городе снаряд [42] даром стоит? Взять его да и разбить ворота! — говорит толпе какой-то парень, по-видимому из детей боярских.
— А то и правда! Чего мы! Гайда, ребята! — слышится в толпе.
Тяжелы чугунные пушки, да нужды нет — силы не занимать стать: молодые парни — что твои кони, жилистые руки покрепче всяких оглобель и постромок. Мигом пушки очутились против Фроловских ворот. Добыто и зелье [43] , и ядра.
42
Снаряд — пушка.
43
Зелье — порох.
— Палить, что ль?
Но медлит народ, нападает раздумье. Легко было пушки притащить, да нелегко метнуть чугуном в Кремль родимый.
А в Кремле с немногими стрельцами заперлись бояре и царь. Тут и Борйс Годунов, и Шуйские, и Мстиславский, и иные. Борис Федорович спокоен, как всегда, только чуть приметные огоньки мелькают порой в его глазах. Князь Дмитрий Шуйский самодовольно улыбается, князь Иван Шуйский угрюмо поглаживает свою бороду, а князь Василий Иванович так и юлит: то к одному, то к другому подбежит, спрашивает:
— С чего бы это народу мятежничать?
А сам думает: «Молодцы Кикины да Ляпуновы! Ловко состряпали! Попляшут Бориска с Богдашкой!»
Богдан Бельский бледен как мертвец: донесся слух, что народ за ним пришел, его головы ищет. Он старается держаться поближе к царю: бояр-сотоварищей он боится теперь немного меньше, чем мятежного народа.
Царь Федор бесстрастно спокоен, всегдашняя улыбка не покидает его бледных губ.
Бояре совещаются, что предпринять.
А шум народный растет и растет…
— Бояре! — кричит вбежавший стрелец, — они снаряд уставили против Фроловских ворот. Разбить их хотят.
Бояре всполошились.
— Что делать?
— Приказать им разойтись и ничего больше, — пролепетал Бельский.
На него только покосились. Несчастный боярин тяжело вздохнул и потупился.
Борис Федорович наклонился к царю и что-то шепнул.
— Так-так, Борисушка. Делай как знаешь, — промолвил Федор.
Годунов поднялся.
— Царь приказывает, — все бояре встали, — послать опросить народ, что ему надобно.
— Кого послать? — спросили сразу несколько голосов.
— Мстиславского! Юрьева! Щелкаловых! — выкрикивали имена.
— Как скажешь, государь? — спросил Борис Федорович.
— Их… Пусть они идут… — пробормотал царь.
Ему, казалось, лень было говорить.
Мстиславский, Юрьев и дьяки Андрей и Василий Щел каловы поклонились царю и вышли.
Между тем народу надоело ждать.
— Вали, что ли, ребята! Чего ждать-то? Пальнем, — промолвил тот же парень, который надоумил народ притащить снаряд, и с этими словами он взял банник.