поднял руку и, собрав три пальца в щепоть, благословил всех. Восторгам не было конца. А

когда он вдруг поднялся на помост, привлек Лилит к себе и крепко обнял, деревня

огласилась громким, дружным скандированием:

— Иа ора на! Иа ора на!

Лилит почувствовала, что ее начинают душить рыдания. Она была непередаваемо

тронута этим добрым отношением, которого вроде бы ничем не заслужила.

И вот начался пир. Горы яств громоздились на огромных деревянных блюдах. В

кувшинах пенилось какое-то вино. На пальмовых и папоротниковых листьях лежала

копченая, вареная, жареная, маринованная, просто сырая, но приправленная экзотическими

специями рыба. На длинном подносе красовался целиком зажаренный поросенок, из ушей

которого торчали цветы, напоминавшие лотос. А еще — фрукты, овощи, какие-то

водоросли...

Лилит нагнулась к сидевшей рядом Хейкуа и шепнула ей на ухо:

— Мне не под силу перепробовать даже половины этой еды!

Хейкуа рассмеялась и что-то сказала соседкам. Те тоже покатились со смеху.

— Ешь! Ты худая! Тебе надо много есть! — уговаривала Хейкуа.

— Но я не смогу! — восклицала Лилит.

— Сможешь! Мы все едим! И ты сможешь!

Не хотят ли меня откормить, а потом — заколоть и съесть? Но добрые улыбающиеся

лица туземцев заставили ее устыдиться своих подозрений.

И она ела, ела, ела... Их окружали мужчины и женщины с шоколадным цветом кожи,

курчавыми волосами, устрашающими татуировками и открытыми, бесконечно милыми

лицами. Они пели протяжные, многоголосые песни. И что-то все время пили из больших

глиняных кувшинов.

— Что это? — спросила Лилит у Хейкуа.

— Это кава. Вино. Вкусное. — Она наполнила напитком чашу, сделанную из большой

раковины, и протянула ее Лилит: — Пей! И будешь веселой!

Глоток, другой — как тепло и уютно... Когда раковина опустела, Хейкуа налила ей еще.

И еще... и еще... Лилит была наверху блаженства. Она раскачивалась вместе с туземцами и

подпевала им. Но постепенно глаза ее стал заволакивать туман. Она прислонилась к

стоявшему посреди хижины столбу из красного дерева. И сон унес ее на своих крыльях.

4

Лилит вздрогнула и проснулась. Сердце ее бешено колотилось. Опять ее мучили

ночные кошмары. Будто лежит она в своем номере лондонского отеля, а кругом — пламя.

Ярче и ярче. Подбирается к кровати. Ближе... ближе...

В ужасе Лилит открыла глаза. Минута... другая... Взгляд по сторонам... И облегченный

вздох: слава богу, это лишь сон! Но все же, где она? Где?

События как из тумана постепенно возникали в ее памяти. Голова нестерпимо болела.

Рот переполняла горечь. А этот одурманивающий запах еды. От него невозможно

отделаться!

Лилит привстала. О боже! Прямо над ее головой деревянный крест. А под крестом она,

совершенно голая, — одежда аккуратно сложена в ногах.

— Иа ора на, — послышался голос Хейкуа. — Ты проснулась?

Молодая туземка сидела посреди хижины на коротком коврике перед низким

деревянным столиком. В руках у нее была... Библия!

— Тебя спящую, — сказала она, отрываясь от Священного Писания, — перенесли в

другой дом. В нем долго жил миссионер Иисус Джон. Он утонул вон в той лагуне.

Хейкуа кивнула в сторону видневшегося через откинутый полог хижины океана, хитро

подмигнула и, наклонившись к Лилит, доверительно прошептала:

— Чужестранцам мы говорим, что съели его.

— Зачем?

— Чтоб отпугнуть от нашего острова других миссионеров.

— Что, Иисус был плохим человеком?

— Да вовсе нет! Он научил меня вашему языку. Научил даже немного читать и писать.

Он был очень, очень добрый. Я любила его.

— Любила? В каком смысле?

— В том, что проводила с ним каждую ночь. И он тоже любил меня. Читал мне

Библию. Особенно часто — вот это место.

Хейкуа подсела к Лилит и, открыв книгу на заложенной пальмовым листом странице,

нараспев прочла.

— Зубы твои, как стадо стриженых овец, выходящих из купальни, из которых у каждой

пара ягнят, и бесплодной нет между ними; Как лента алая, губы твои, и уста твои любезны;