поцелуя Данрейвен отступил на шаг и, так и не подняв вуали, учтиво поклонился...

Вуаль... Лицо Лилит исказилось, ладонь машинально прошлась по лицу, и пальцы, в

который раз ощутили привычные рубцы...

Однажды ночью масляная лампа, стоявшая на краю ночного столика у изголовья ее

детской кроватки, упала на подушку. Загорелись и подушка, и одеяло. С тяжелыми ожогами

Лилит увезли в больницу. Ей было десять лет.

Потянулись месяцы и годы хождений по врачам и косметологам. Какими только

мазями и эликсирами ее не натирали! Дважды прибегали к пластической операции. Она

мужественно переносила страдания, о которых и сейчас вспоминается с ужасом. Но все

оказалось напрасным.

Сцепив на затылке руки, Лилит напряженно всматривается в потолок. Ей кажется: вот

она медленно идет по пустынной улице. Дом спит, светится лишь одно окно. Это ее окно.

Там, за окном, чья-то тень. Тень печали, которая погнала ее на улицу.

Мимо промчался кеб с поздними пассажирами, шумное дыхание лошадей теплом

коснулось Лилит и растаяло в тишине лондонской ночи. Легкий ветер не в силах унять

разгоряченное воображение.

Хватит, хватит! Лилит судорожно потянулась и одернула сбившуюся батистовую

ночную рубашку. Пряный аромат щекотал ее ноздри. Она сморщилась, потерла переносицу:

чих у нее вызывал любой запах — будь то табак, духи, даже весенний воздух. Но этот, явно

восточный, фимиам был настолько странным, что ей вдруг стало крайне неуютно. Он

будоражил нервы, рождал безотчетную тревогу и острое подсознательное любопытство.

Да, за окнами Лондон, но сразу же, перешагнув порог особняка, Лилит почувствовала,

что попала в загадочный, неведомый, непредсказуемый мир. Все выглядело экзотическим,

таинственным, пугающим. Оплывшие восковые свечи, заменявшие электричество. Стены,

расписанные готовыми к броску кобрами.

Зловещие лики демонов из черного дерева, смотревшие из каждого угла комнаты.

Нависший над кроватью ярко-красный парчовый балдахин, расшитый изображениями

драконов, райских птиц, тигров, слонов, попугаев, павлинов и остролистых пальмовых рощ.

На деревянных спинках кровати вырезаны обнаженные мужчины и женщины.

Откровенность их поз не вызывала сомнений в происходящем.

Помнится, гувернантка неустанно внушала ей, что даже смотреть на подобное —

величайший грех. Ах, да при чем тут гувернантка... Ведь сегодня ее, Лилит, брачная ночь! А

смутность представлений о таинствах брачного ложа делала ее нынешнее положение просто

непереносимым.

Лилит спрыгнула с постели и с досадой задернула шторы. Потом присела на край

кровати, медленно взяла свечу и принялась внимательно рассматривать нагие фигуры. Вот

они слились в страстном поцелуе. А вот — плавная линия спины, широко раздвинутые ноги,

а между ними, на коленях, обнаженный мужчина с тщательно изображенным вздыбленным

естеством.

Лилит брезгливо скривила губы, но неожиданно поняла, что не в силах отвести глаз от

этой откровенной сцены. Сердце ее учащенно забилось, тело охватила сладкая-сладкая

истома. Казалось, вся она тает, подобно куску сливочного масла на горячей сковороде.

Ах, как громко стучит сердце! Сердце? Нет! Это кто-то осторожно стучит в дверь. Это

он. Наконец-то он. Лилит задула свечу. От страстного желания закипела кровь, отвердели

соски на высокой, упругой груди.

— Войдите, — сказала она тихим, дрожащим голосом, машинально прикрывая

простыней колени. Ладони неожиданно стали влажными.

Скрип отворяемой двери, луч карманного фонарика, женский, вопреки ожиданию,

голос:

— Извините, мэм. Можно войти?

— Рупи? — разочарованно отдернула Лилит занавес балдахина.

На пороге, грациозно склонившись, стояла закутанная в сари стройная бенгальская

девушка — горничная.

— Рупи... — Сон, который все коварнее обволакивал сознание, словно отпрянул и

испуганно затаился. — Что случилось? — Непроизвольная зевота раскрыла ее уста. — Ведь

сейчас ночь, не так ли?

Лилит приподнялась на локте, наблюдая, как нерешительно приближается луч

фонарика. Большим и указательным пальцем правой руки горничная, казалось, с опаской

сжимала сложенный вчетверо листок бумаги.