– Это наше личное дело, сэр, и вас оно не касается.

Сам не знаю, почему мне вспомнились слова, небрежно брошенные Лероем Фраем сотоварищу по комнате: «По неотложному делу».

Весь вид Боллинджера показывал, что он тоже занят неотложным делом. Мое присутствие его ничуть не смущало и не мешало. Меж тем По уже начал хрипеть, и этот хрип был страшнее любого крика.

– Прекратите немедленно! – вновь крикнул я.

Его тяжелая рука продолжала выдавливать последние капли воздуха из легких По. Боллинджер ждал, когда под ее тяжестью хрустнут шейные позвонки.

Дальше разговаривать было бесполезно. Я ударил Боллинджера ногой прямо в висок. Он глухо вскрикнул, замотал головой, однако своего дьявольского занятия не оставил.

Второй мой удар пришелся ему в подбородок. Боллинджер упал на спину.

– Если вы немедленно уйдете отсюда, то еще можете рассчитывать на окончание академии, – сказал ему я. – Малейшая попытка сопротивления – и вас будут судить военно-полевым судом. Я об этом позабочусь.

Боллинджер сел, потирая челюсть. Он глядел прямо перед собой, как будто меня рядом не было.

– Ваши действия расценят как попытку умышленного убийства, – добавил я. – Думаю, вам известно отношение полковника Тайера к подобным преступлениям.

Наверное, только сейчас до Боллинджера дошло, что он не в своем привычном кругу и что здесь его не боятся. Как и любой забияка, в душе он был труслив. Вне кадетской столовой, где он являлся помощником начальника восьмого стола и мог безнаказанно покрикивать на кадетов, вне восемнадцатой комнаты Северной казармы он не имел надежных подпорок.

Боллинджер встал и зашагал прочь. Надо отдать ему должное, он старался держаться с достоинством, однако Боллинджер знал: ему показали предел допустимого, и это знание тянулось за ним следом.

Я нагнулся и протянул По руку. Он встал. К счастью, его дыхание стало легче. Все его лицо было в медно-красных пятнах.

– Как вы себя чувствуете? – спросил я.

Он сделал несколько пробных глотков воздуха и поморщился.

– Я в полном порядке, – хрипло выдохнул По. – Чтобы… испугать По, нужно… больше, чем… трусливое нападение… из-за угла. Я происхожу из… древнего и славного рода…

– Предводителей франкских племен. Я помню. Может, вы мне расскажете, что у вас с ним произошло?

По не слишком уверенно шагнул вперед.

– Едва ли я смогу вам что-нибудь рассказать, мистер Лэндор. Я собирался к вам… как всегда, принял необходимые… меры предосторожности… был крайне осмотрителен… даже не знаю… сам удивляюсь, откуда он взялся.

– Он вам что-нибудь говорил?

– Всего одну фразу. Он без конца шептал ее.

– Какую?

– «Мелкие твари должны знать свое место».

– И все?

– Да.

– А что вы сами думаете по этому поводу?

Он пожал плечами, и даже это легкое движение отозвалось волной боли в его горле.

– Безудержная ревность, – наконец прошептал По. – Боллинджер… явно обезумел… оттого что Лея предпочитает меня ему. Он думал, что я испугаюсь и откажусь от нее.

Смех тоже давался По с трудом и напоминал беличье верещание.

– Где ему… измерить… глубины моей решимости. Я не из тех, кого можно запугать.

– Стало быть, вы думаете, что Боллинджер хотел лишь напугать вас?

– А что же еще?

– Не знаю, – сказал я, глядя в сторону бывшего плаца для экзекуций. – Со стороны мне казалось, что Боллинджер пытался вас задушить или сломать вам шею.

– Это просто смешно, мистер Лэндор! Для подобных действий ему не хватило бы ни смелости, ни воображения.

Меня подмывало рассказать ему о некоторых убийцах, с которыми меня сводила полицейская служба. Некоторые из них были законченными тупицами, лишенными даже капли воображения, и вот это-то и делало их необычайно опасными.

И тем не менее…

Я засунул руки в карманы и носком сапога поддел ком земли.

– Видите ли, кадет По, я очень рассчитываю на вашу помощь. Мне ненавистна сама мысль о том, что вы могли бы погибнуть из-за девушки, пусть даже самой прекрасной на свете.

– Если кому и суждено погибнуть, мистер Лэндор, то только не мне. В этом вы можете быть уверены.

– В таком случае кому?

– Боллинджеру, – бесхитростно ответил По. – Если только он попытается встать между мной и моей любимой, я его убью. Да, и это доставит мне величайшее наслаждение и станет самым нравственным из всех моих поступков.