Есть и хорошие. Я узнал о многом: о теории стрельбы, о ракетах Конгрева [127] , даже о Боге. Но, оказывается, больше всего Фраю хотелось вернуться в свой родной штат Кентукки, где холод не пробирает до костей. Удивительно, насколько скучным может быть дневник.

– Только не мой, – сказала Пэтси.

– Ты… – Я уставился на нее, как мальчишка на лоток со сластями. – Ты ведешь дневник?

Она тоже долго смотрела на меня, затем покачала головой.

– Но если бы вела, ты бы над ним не зевал.

А впрочем, чему тут удивляться? Все вокруг что-то пишут. По сочиняет стихи и превращает свои отчеты в образцы высокой прозы. Профессор Папайя не расстается со своей записной книжкой. А знаменитый кондуит лейтенанта Локка? Говорят, даже капитан Хичкок ведет дневник. Странная у меня выстраивалась цепочка: каракули Лероя Фрая, гравюра шабаша ведьм из профессорской книги, газеты на столе полковника Тайера, газеты под носом Слепца Джаспера… Бесконечные нагромождения слов, и в каждом – ни крупицы правды. Они лишь свистят и чирикают, словно птицы в клетках у Папайи…

«Тебе обязательно нужно начать вести дневник, Пэтси», – подумал я.

– Может, снова ляжем? – шепотом предложила она.

– М-м-м…

Мне вдруг показалось, что я нашел новый способ расшифровки абракадабры Фрая. Мысли завертелись вокруг него. Пэтси вопросительно глядела на меня.

– Ты ложись. Я тоже скоро лягу, – пообещал я.

«Новый способ» лишь дурачил меня, как блуждающий болотный огонек. Кончилось тем, что я уснул прямо на стуле. Когда я проснулся, было уже утро. Пэтси исчезла, оставив слова, нацарапанные крупными буквами в моей записной книжке: «Гэс, одевайся теплее. На улице холодно».

Пэтси не ошиблась: вторник выдался холодным. День сменился таким же холодным вечером.

На следующее утро в Вест-Пойнте обнаружили исчезновение кадета первого класса Рендольфа Боллинджера. Он не вернулся из караула.

Начавшиеся поиски длились не более двадцати минут, а потом вмешалась погода. С небес хлынул ледяной дождь. Его стена плотно накрыла Нагорья. Пронзительный холод и отчаянная сырость не остановили бы людей. Их остановила гудящая, свистящая мгла. Видимость сократилась до одного-двух футов. Лошади и мулы отказывались идти. Наконец было решено поиски временно прекратить и возобновить сразу же, как только погода немного улучшится.

Но погода и не думала улучшаться. Ледяная крупа падала все утро. Она стучала по крышам и козырькам окон, шелестела в водосточных трубах и чиркала по стенам. Казалось, это будет продолжаться вечно. Стук и царапанье ледяных шариков не замолкали ни на минуту. Я сидел в гостиничном номере и чувствовал, что постепенно схожу с ума. Если только я сейчас не надену пальто и не выберусь наружу, то и впрямь рехнусь.

Ледяной панцирь сковал все. Наледь покрыла памятник капитану Вуду и медные пушки в артиллерийском парке, водокачку за Южной казармой и стены домов на Профессорской улице. Он отлакировал шершавые гравийные дорожки, залил стеклом лишайники на камнях и превратил пушистый снежный покров в плотную корку. Ветви кедров стали похожими на индейские вигвамы, сотрясаемые ветром. Ледяная крупа, как истинный демократ, уравняла всех. Более того, она утихомирила всех, кроме, пожалуй, моих сапог. Они гремели, точно рыцарские латы, и мне казалось, что их лязг слышен на другом конце академической территории.

Погуляв (если это нескончаемое скольжение можно было назвать прогулкой), я вернулся в гостиницу и попробовал взяться за работу. Но работа не двигалась: я клевал носом, засыпая на несколько минут и вновь просыпаясь. Около пяти часов я вдруг очнулся от своей дремы и подбежал к окну. Я понял: меня разбудила тишина. Стук ледяной капели прекратился. За окном клубился туман. По темной ленте Гудзона скользила одинокая лодка. Я спешно оделся и вышел из номера.

Кадеты тоже повылезали из своих холодных нор и теперь строились для вечернего парада. Каждый их шаг сопровождался громким хрустом льда. В общем грохоте никто не услышал моих шагов, и я беспрепятственно добрался до Конского мыса. Даже не знаю, зачем я туда отправился. Наверное, просто потому, чтобы не сидеть сложа руки и не увязать в теоретических рассуждениях.

У меня за спиной послышались шаги.

– Это вы, мистер Лэндор? – спросил негромкий почтительный голос.

Я обернулся и увидел лейтенанта Мидоуза. Он и в прошлый раз сопровождал меня к Конскому мысу. Как и тогда, лейтенант соблюдал дистанцию в десять футов. Вид у него был такой, словно он собирался перепрыгнуть через ров.

– Добрый вечер, лейтенант, – поздоровался я. – Надеюсь, у вас все хорошо.

В его голосе послышалась знакомая мне жесткость.

– Меня за вами послал капитан Хичкок. Дело касается пропавшего кадета.

– Так что, Боллинджера нашли?

Мидоуз молчал. Наверное, ему было строго приказано говорить только необходимое, однако я принял его молчание за намек. Я почти шепотом произнес слово, которое он не имел права произносить.

– Мертвого? – спросил я.

Мидоуз продолжал молчать. Значит, я угадал.

– Его повесили?

На сей раз лейтенант отважился кивнуть.

– А его сердце? Что с…

– Да, – вдруг резко оборвал меня Мидоуз. – Сердце исчезло.

Лейтенанта пробирала дрожь – то ли от холода, то ли… он уже видел тело Боллинджера.