— Работаем, работаем.

Эля и работала. Выполняла команды, слушала, что говорит тренер. В этом была прелесть механической работы — ни о чем не думать.

К концу тренировки спокойней не стало, наоборот, тревожней. Почему ей привиделся Кутузов? Это был какой-то знак? Призрак шел из конюшни. Он ее куда-то звал? Эля стояла в старом деннике Кутузова, где теперь поставили Потерю, бродила по коридорам, путаясь под ногами у тренеров.

— Слушай, иди уже отсюда, — погнал ее Миша, и она пошла, еще слабо понимая, куда ей хочется. Ясно только, что не домой.

— Ты чего сегодня такая задумчивая? — Алька снова сидел на лавочке около плаца, словно и не уходил.

— Мне показалось, я видела Кутузова.

— Это к дождю.

— Как будто он прошел по коридору на улицу.

— Еще и к урагану. Ты на автобус?

— Если придет. Сюда я шла пешком.

— Псих.

— Дурак тот, кто теряет время.

— Тогда пошли.

Они вместе дождались автобуса, молча, не договариваясь, проехали Элину остановку, досидев до конечной. До парка.

— Черт возьми! Карусели! — выбежала из автобуса Эля и остановилась около забора, за которым в загончиках сталкивались автомобили, плавали в водном лабиринте лебеди с детишками.

— Мы сюда?

Алька загадочно улыбался. Скромно пожал плечами. Мол, если хочешь, то можно и сюда.

Что-то такое попыталось всплыть из памяти и тут же булькнуло в небытие. Парк. Она ведь раньше ходила сюда. Зачем? С кем?

Эля быстро пошла по аллее, мимо важного колеса обозрения, мимо «Ромашки», мимо «Американских горок».

— Сто лет не была в парке! — кричала Эля отставшему Альке.

— Все для тебя, королева! — натужно улыбнулся он.

— Дурак!

У карусели была ярко-зеленая крыша. Облезлый волнистый зонтик. Еще она скрипела. Пластиковые лошадки шли вверх-вниз. Глаза у них блестели, словно им закапали капли. Белая лошадка, коричневая, черная. И снова белая, коричневая, черная. В разноцветных попонках, с черными седлами, без уздечек. Вместо луки седла ручка. Лошадки чуть покачивались вперед-назад. Будто скакали.

— У меня в детстве была такая карусель! — прошептала Эля, машинально выбирая себе белую лошадку. Красная попонка. Жаль, уздечка не зеленая, тоже красная.

— О! Твой отец был владелец карусели?

— Дурак! Игрушечная. Там еще музыка играла. — Эля попыталась напеть. — «Три слепые мышки». Была такая детская песенка. На английском!

— Ну, тогда пойдем, я тебя научу на лошади сидеть.

Он вскочил на платформу, неприятно скрипнувшую старым железом, и сразу направился к белой лошадке — красная попонка, зеленая уздечка.

— Ты ее сломаешь! — зашипела Эля, сгоняя его с коня. — Садись на черного, он толще. Как раз для твоей задницы.

Овсянкину пришлось пересесть вперед. Свисток. Заработал мотор. Черная лошадка поскакала прочь от погони, белая начала догонять, но что-то мешало ей сделать последний рывок, соскочить со своего штыря и встать рядом с черной. А может, и обогнать ее. Эля смотрела на кружащиеся деревья. Перед глазами все плыло, неприятный спазм собрался в горле. Но она упрямо попросила:

— Давай еще! — Карусель еще не успела остановиться.

— Они бы хоть направление движения сменили, — икнул Алька, отправляясь за билетами.

Зеленоватый цвет лица ему весьма шел. Под курточку. Зеленый — цвет надежды.

Эля погладили пластиковую гриву. Станет самостоятельной, купит себе коня. Белого. Красная попонка, зеленая уздечка. Денег надо не так уж и много. Всего двадцать — двадцать пять тысяч, еще сколько-то придется платить за конюшню и корм. А следить за ним Эля сможет сама. Каждый день будет приезжать.

Она представила, как входит в знакомую конюшню, где у нее стоит свой конь. Темный красавец с лоснящейся шкурой. Он будет узнавать ее по шагам, по голосу, звать, как только она откроет дверь. Это будут только их мгновения. И так продлится вечно.

Царапнуло заднее копыто по бетону пола. Конь обернулся, глянул на нее бельмом, фыркнул и вышел на улицу. В душе шевельнулась тревога. Словно она что-то такое сделала неправильное, но при этом вспомнить не может. И вдруг как-то слишком отчетливо стало ясно — не будет у нее своего коня.

— Поехали! — задорно, по-гагарински, воскликнул Алька.

Карусель заскрипела. Эля равнодушным взглядом провожала убегающие назад лавочки, деревья, улыбающихся родителей, машущих руками своим детям. Привязанности это глупо. Воспоминания — тем более. Зачем вспоминать что-то, если оно было перед этим хорошо забыто?