В устье сырого лесистого оврага вспыхнул бой с нарушителями. Он продолжался долго: диверсанты были вооружены ручным пулеметом и не жалели патронов.

Заняв круговую оборону, они не подпускали к себе пограничников. Перед рассветом стрельба затихла. Перестали стрелять и пограничники. Ждали. Стояла холодная чуткая тишина, обычная для предрассветного леса. Силуэты деревьев четко вырисовывались на фоне посветлевшего неба.

Майор Стекляшкин сквозь мокрые ветви кустарника смотрел в сторону оврага.

— Ушли? Или затаились? Как ты думаешь, Саша?

Смолин со своим Аргоном лежал рядом с командиром тревожной группы.

— Думаю, удрали.

— А я думаю, затаились. Ждут, пока мы встанем, и бабахнут.

— Может быть и так, — сказал Смолин. — Разрешите проверить, товарищ майор?

Он снял уже не раз прострелянную фуражку, повесил на ствол автомата, приподнял над собой. Выстрела не последовало.

Из горловины оврага разрозненными потоками стекал туман. Кусты орешника казались обугленными. Под ними Смолин и увидел распластанные фигуры людей.

— Лежат, товарищ майор!

— Где?

— На правом склоне оврага, метров десять дальше середины. Видите?

— Ага, вижу. Дай очередь подлиннее.

Смолин выпустил сразу пуль пятнадцать. Ему не ответили.

— Кажется, отвоевались молодчики. — И Смолин хотел приподняться.

— Постой! Проверить надо. Пошли вперед Аргона.

— Не надо, товарищ майор. Я сам.

— Зачем рисковать? Пошли собаку.

— Не беспокойтесь. Не встанут. Навечно улеглись.

— Пошли собаку! — приказал Стекляшкин.

Смолин медлил. Рука его непроизвольно легла на холку овчарки, словно собиралась удержать от необдуманного рывка.

— Ты что, Саша, не понял меня?

— Понял, товарищ майор. — И немного помолчав, произнес слова, которые уже не раз, при других обстоятельствах, неоднократно говорил: — Эта собака, товарищ майор, для границы дороже моей жизни.

— Собака есть собака. Пускай!

— Я прошу вас, товарищ майор…

Стекляшкин был умным человеком и бывалым офицером: не позволил начальническому самолюбию овладеть собой. Внимательно посмотрел на следопыта и спросил:

— Если уверен, что молодчики отвоевались, чего же ты боишься пускать Аргона?

Смолин молча вскочил и молча побежал к оврагу. На ходу отстегнул поводок и послал Аргона вперед.

Майор покачал головой, но тут же последовал за следопытом. Никогда и нигде он не лез на рожон. Воевал хладнокровно, трезво, расчетливо, с оглядкой, берег своих солдат и себя, старался победить врага бескровно или, на крайний случай, малой кровью. Но сколько в его фронтовой и пограничной жизни создавалось острых ситуаций, когда надо было проявить стремительную дерзость, опередить противника, встать на его пути, встретить, что называется, грудью. Его солдатская молодость, первые тяжелые бои на границе в июне 1941 года были до предела насыщены именно такого рода жизненно необходимой храбростью. Вот почему он был всей душой на стороне гордого, уверенного в своей силе следопыта.

В овраге хранили молчание. Подбежав к орешнику, майор и Смолин увидели на косогоре двух недвижимых мужиков в ватниках и болотных сапогах. Автоматы с еще не остывшими стволами валялись рядом. В подсумках патроны и гранаты. В карманах маузеры и пачки денег. Майор посмотрел на лица убитых и, круто повернувшись к Смолину, сказал:

— Смертники! Перехитрили нас, гады. Пока эти отстреливались, главари оторвались от нас. Ты был прав, Саша: надо было торопиться. Ставь собаку на след.

Побежали вверх по оврагу. Выскочили в поле. Здесь было уже светло. Край неба розовел. В густой пшенице перекликались перепела. Твердая лента дороги, лежащая в дозревающих хлебах, лоснилась от ночной влаги.

Миновали поле и лес, полный птичьего гомона, пахнущий прелым листом и грибами.

Аргон мчался не останавливаясь.

Еще одно поле, еще один лес — и сквозь редкие деревья показалось село. Старый ветряк с одним крылом на окраине и белая церковь на бугре, над речкой, заросшей камышом. Неужели Махиня? Это ведь в пятнадцати километрах от границы. И не заметили!

Аргон привел пограничников к дому с красной черепичной крышей, с белыми кружевными занавесками на чистых окнах. Взбежал на высокое резное крылечко, слегка поцарапал дверь когтями и, обернувшись, посмотрел на Смолина своими выразительными глазами: помоги, мол, открыть, тут наши с тобой враги.

Дверь распахнулась почти в тот момент, когда Аргон коснулся ее. «Ждали нас», — подумал Смолин и слегка нажал на спусковой крючок своего автомата. Но стрелять не пришлось. На пороге стояла высокая, грузноватая, лет пятидесяти, в темном платье женщина. От нее пахло не то ладаном, не то свечным угаром. Лицо было властно-суровым, бледным, как у монахини, годами не знавшей свежего воздуха. Приметное лицо. Увидев его даже мельком, не забудешь. Темные глаза смотрели непримиримо враждебно, но губы улыбались, вернее, изображали улыбку. И слова были приветливыми.