Шрифт:
Сегодня, брат, на меня свалились сразу две большущие радости. На границе, в горах, неся службу, ясной ночью я простым глазом увидел спутник. Смотрел на Большую Медведицу, гадал, который может быть теперь час, — и вдруг вижу: одна из самых крупных звезд, зеленовато-серебристая, лучистая, не стоит на месте как все, а движется среди хоровода светил поперек всего неба. Представляешь? Смотрел я на нее и глазам своим не верил. Не приходилось видеть до сих пор, чтобы звезды свободно перемещались с запада на восток, от горизонта к горизонту. И только потом когда звезда скрылась, я вспомнил сообщение радио о спутнике и сообразил, как здорово мне повезло. Если бы я не был в дозоре, я бы снял фуражку, подкинул ее до самого неба и затрубил на все Карпаты: «Ура!»
И в космосе, значит, мы водрузили свой победный флаг. Проникли! Подняли потолок мира. Заглянули в «божеские сферы». Ну и мы! Чего мы только не успели натворить за свою короткую жизнь: революция, битва с интервенцией, с разрухой, индустриализация, коллективизация, разгром фашистской Германии и самурайской Японии, атомная бомба и теперь вот спутник. Первый в мире!
Неужели нам всего тридцать четыре отроду? Молодые, как говорится, да ранние.
Спускаюсь утром на заставу, и тут мне сообщают вторую радость: звонили из Рава-Русской, из роддома и сказали, что жена Смолина родила дочку. Представляешь?
Поставил я автомат на место, собаку отправил в питомник, помылся, позавтракал на скорую руку и рванул в райцентр. Не ехал я туда, а летел. Земли под собой не чуя. Подумай, а меня не захотели пустить к дочке и Юзе. Не велено, говорят. Не приемный час. Да разве счастливого отца остановишь? Пробился правдами и неправдами.
Лежит моя Юз я на боку, дытину материнским молоком годуе. Руки ее вялые. В лице — ни кровинки. Но очи, щирые ее очи все-таки сверкали молодой жизнью. Представляешь? Ну, поздравил я ее, поцеловал и стал рассматривать нашу дочурку. Крупная дивчина вышла, с пухлыми щечками, с пушистой темнорусой головкой, с черными, как переспелая вишня, глазенками. Смеюсь и говорю:
— Ну вот, жинка, и дождались мы прибавления своего семейства. Как мы назовем ее?
— Как хочешь, Сашко.
— Юзя! — неожиданно сказал я.
— Нет, хватит нам и одной Юзи.
— Марина!
— Все бабушки в нашем селе — Марины.
Представляешь! Наша девчушка живет, питается, а мы еще не знаем, как ее называть. Перебрали мы дюжины две всяких имен. И выбрали самое хорошее — Люба. Любовь! Любонька! Лучше и придумать нельзя.
Вот, брат, какие мои семейный пироги. Имею и сына и дочь. Горжусь. Кругом удовлетворен. План выполнен на все сто. Теперь дело за внуками.
Читай и завидуй, несчастный холостяк!
В дозоре
Дело было зимой, в большие, необычные для Западной Украины снега. Еще глубокой осенью земля была укрыта толстым белым слоем. Снежило весь декабрь, январь. Перепадало и в первые числа февраля. В конце месяца лютые ветры понесли сухую колючую крупу, замели все дороги и тропы, облепили стены хат до самых крыш.
Старшина Смолин с Аргоном и рядовым Егорычевым вышли на охрану границы сразу после полуночи. Дошли до правого фланга, до узкого, засыпанного снегами лесного выступа, неподалеку от него вырыли в спрессованных сугробах покатую пещеру, набросали под себя еловых веток и залегли. Маскироваться не надо. Метель очень скоро занесла углубление. Кроме того, снег сыпался еще и сверху. Если бы пограничники время от времени не расчищали перед собой сектор наблюдения и обстрела, их бы засыпало с головой.
Дозор — это очень надежный и чрезвычайно эффективный вид пограничной службы. Оттуда, где они находились, была видна граница и закордонные подступы к ней со стороны леса, а их самих нельзя было заметить даже с близкого расстояния.
Рядом со Смолиным слева — солдат Егорычев, справа — Аргон. Голова с торчащими ушами покоится на вытянутых вперед лапах. От собаки струится такое тепло, будто у нее под шкурой спрятана печка. Иногда Егорычев снимал рукавицы, клал руки на круп пса и улыбался от удовольствия; вот как здорово греет псина!
Часа через два метель утихла. Небо очистилось от облаков, поднялось выше. Вылупились звезды, чистые, по-зимнему яркие. Из-за леса вышла луна. Заулыбался, глядя на нее, Смолин.
— Нам повезло, — шепнул он. — Граница видна как днем.
— Хорошо! — подал свой голос Егорычев. — Иголки можно собирать. Теперь нарушитель, если сунется, как на ладони будет виден. Я еще плохой стрелок, но уложу с первого выстрела.
— Не велика доблесть убить нарушителя. Надо захватить его целеньким, тепленьким.
— А если он не сдается?
— Все равно ты обязан изловчиться, ухитриться и схватить его живым. Живой нарушитель в тысячу раз ценнее мертвого.
— У тебя всегда так получалось, старшина?
— Раз на раз не приходилось.
— Сколько на твоем счету убитых и задержанных?
— Не считал.
— Не считал? — удивился Егорычев. — Как же так?
— А зачем их считать?
— Как зачем? Это же нарушители! Показатель твоей службы.
— Кому надо, тот подсчитывает, а мне ни к чему.
Егорычев замолчал. Скромничает старшина? Или на самом деле не считает свою работу особенной, героической?
Егорычев, призванный в армию, все лето и осень томился на учебном пункте погранотряда, слесарил в автороте. Рвался на линейную заставу, но его почему-то не пускали. И только недавно, три месяца назад, он попал на границу. И теперь все, что приходилось делать на заставе, казалось ему необыкновенно важным, интересным. Он почтительно, во все глаза смотрел и на красно-зеленые столбы с нержавеющим гербом СССР, и на КСП, на все, на все. Непрестанно учился всему, чему можно было научиться новичку. Не стеснялся спрашивать о том, чего не знал. Охотно делал все, что приказывали сержант, старшина, начальник заставы и его заместители. Писал восторженные стихи на пограничную тематику. Рисовал плакаты, лозунги.
Смолин давно покорил Егорычева. Молодой солдат слышал о нем еще до пограничной службы. О следопыте Смолине часто говорили командиры на учебном пункте. Видел он фотографию Смолина в музее отряда, на праздничных стендах. Читал о его подвигах в газете пограничного округа. Видел документальную кинокартину. Знал клички его собак. Словом, сверхсрочник старшина Смолин был кумиром молодого солдата.
Однако не то, совсем не то увидел Егорычев в своем кумире, что предполагал, на что надеялся. Смолин был неплохим парнем, но как мало был похож на Смолина, созданного чужими рассказами, плакатами, статьями, речами, кинохроникой и собственным воображением Егорычева!
Давным-давно известно и тысячи раз доказано, что отрицательные черты являются своеобразным продолжением положительных и чрезвычайно полезных сторон характера, Всем был бы хорош двадцатилетний Егорычев, если бы сам, без подсказки твердо знал, куда и как приложить свои трудолюбивые, способные руки, если бы умел различить сдержанность и скромность от бесцветности, словесную пустую браваду от достойного гордого молчания, будничные дела от громкой фразы и героической позы, неброскую беззащитную простоту от пышной агрессивной напыщенности.