— У тебя было прострелено легкое и разбита голова. Пулю я вынул и легкое зашил, хотя это была сложнейшая операция, но с контузией пока справиться не могу. Череп, слава Богу, не треснул, но тебя ударили в висок, и это вызвало контузию. Я надеюсь, что она пройдет, и зрение вернется, ведь твои глаза не повреждены, все должно быть хорошо.

— Где я нахожусь, в прусском госпитале? — спросил граф.

— Нет, ты у меня на квартире в Брюсселе. Военные действия закончены, госпиталь свернули, и я написал прошение об отставке. Мне нужно выхаживать тебя.

— Спасибо тебе за все. Это Бог послал мне тебя, иначе я бы не выжил.

— Возможно, и так, — согласился Серафим, — то, что я делал с твоим легким, ни в одной медицинской книге не описано, когда поправишься, я, может быть, расскажу тебе об этом. А для врачей, особенно полевых хирургов, опишу эту операцию. Мне казалось, что отец стоял за моим плечом, когда я оперировал, ведь дядя говорил, что его считали лучшим специалистом-легочником в Москве.

Он вздохнул, и оба молодых человека подумали об одном и том же, что своих отцов почти не знали. Тут же мысли Михаила вернулись к событиям, произошедшим в лесу, и он сказал:

— А ты знаешь, кто меня ранил?

— Как кто — французы, — удивился Серафим.

— Если бы, но нет — это был враг из дома. В меня стрелял Коста, — мрачно возразил граф.

— Как же так? — тихо спросил доктор, и Михаил почувствовал, как затряслись руки, которые он все еще сжимал в своих ладонях.

— Я думаю, дело в наследстве. Мой отец умер четыре месяца назад, вот Саломея и решила прибрать к рукам его наследство через Вано. Она не знает, что отец оставил официально заверенный документ, подтверждающий, что его брак с третьей женой не был консуммирован, поэтому Вано не может быть его сыном.

— Не могу сказать, что я этого не подозревал, — помолчав, сказал Серафим, — повадки Вано слишком напоминают этого абрека, только мать этого не видит. Во всем, что касается моего брата, она слепа.

— Серафим, нужно остановить убийцу, прошу тебя, напиши вместо меня письмо Вольскому в Вену, я подробно продиктую все, что случилось, — попросил граф.

Но Серафим осторожно расцепил пальцы друга, все еще сжимавшие его плечи, и, помолчав, тихо, но твердо сказал:

— Ты хочешь от меня слишком много, она моя мать, а он — мой брат. Да, Саломея, наверное, никогда не любила меня. Считая свой брак с моим отцом ошибкой, она и на меня перенесла свое отношение к мужу-неудачнику. Может быть, и мне тоже нужно было отказаться от нее, но я не могу, я — другой человек. Чем больше мать отталкивала меня, тем сильнее мне хотелось, чтобы она, наконец, поняла, как была неправа, сказала бы хоть одно слово одобрения, просто похвалила бы меня только один раз. Я забыл бы все обиды и был счастлив. И пусть этого так и не произошло, я все равно не могу написать, что моя мать — преступница. Прости меня, но это выше моих сил.

— Это ты прости меня, что не подумал о твоих чувствах, забудь мою просьбу, ты и так вытащил меня с того света, — возразил Михаил.

— Я обещаю, что зрение к тебе вернется, ты напишешь письмо сам и тогда отправишь его, — сказал доктор. — А сейчас постарайся уснуть. Как ты правильно заметил, ты только что выкарабкался с того света.

Организм Михаила постепенно восстанавливался, хотя молодой человек еще дышал достаточно тяжело. Он уже ходил по квартире друга, опираясь на плечо Серафима или сиделки Аннет, которую доктор нанял себе в помощь. Только темнота все никак не отступала. Граф сбился со счета — прошел ли месяц с тех пор, как его ранили, или нет? Серафим, получивший широкую известность среди жителей Брюсселя из-за нескольких блестящих операций, которые он провел после сражения под Ватерлоо, особенно после того как успешно прооперировал раненого принца Оранского, сына короля Голландии, сейчас принимал больных этажом ниже, а с графом была только Аннет.

— Аннет, подойдите ко мне, — позвал Михаил.

— Что угодно вашему сиятельству? — любезно спросила девушка, и граф в который раз подумал, какой у нее приятный голос.

— Какое сегодня число? — осведомился он.

— Сегодня двадцатое июля, — сообщила сиделка. — Вы кого-то ждете?

Этот простой вопрос натолкнул Михаила на неожиданную мысль, и он сказал:

— Аннет, я уже давно жду своего друга князя Черкасского, а его все нет. Вы не могли бы сходить на его квартиру — это рядом с собором Святого Николая, и узнать, что случилось?

— Конечно, это в двух кварталах отсюда, расскажите мне, где квартира вашего друга, и я туда схожу.

Граф описал двухэтажный дом, где на первом этаже был магазинчик, торгующий брюссельским кружевом, и где его друг снял квартиру, полностью занимающую второй этаж, на время их пребывания в Брюсселе. Поняв, куда нужно идти, Аннет быстро собралась и ушла.

«Господи, почему мне это сразу не пришло в голову? — с огорчением подумал Михаил, — ведь все считают меня мертвым».