Шрифт:
А вот и он.
— Брайан! Сколько зим!
— Нет, ты только посмотри на его физиономию!
Моя бутылочка здесь. В кармане штанов — очередная четвертушка. Понятия не имею, откуда она там взялась.
Прикосновение прохладного стекла к ладони успокаивает не хуже котенка на ладони. Так-то лучше.
Он тощий, как палка, этот Брайан, почти просвечивает. Из воротника рубашки торчит квадратная голова выпускника Гарварда. Взгляд ласковый и проницательный.
Глории он сразу понравился.
По правде говоря, Глория с ним и прогуливалась. Они то опережали меня, то отставали и прямо-таки лучились от радости общения. Я слышал, как они обсуждают аппалачских музыкантов и смеются. Спускают меня в сортире, как кусок…
— Где тут мужской туалет? — спрашиваю я.
— Что?
— Где мужской туалет?
— Где что?
И вот я здесь, под деревом, яростно облегчаю мочевой пузырь и наблюдаю через плечо, как мимо шествует какое-то семейство.
Трое детишек. Белокурая пышка, забежавшая вперед, чуть не сворачивает шею, разглядывая облако алкогольных испарений, которое поднимается от моего желтого водопада.
Отец ловит ее и разворачивает светлую головку в другую сторону. Такие моменты запоминаются на всю жизнь. Нет, он не параноик, ее папочка, просто печется о безопасности дочки. Психологическая травма, все дела…
Какого черта я тут делаю?
Кому это все нужно?
Я закончил Йельский университет, люди. У меня ученая степень магистра по бизнесу.
Наконец я достаю из кармана ампулу с живой водой и опрокидываю ее в себя.
— Ну что, — говорит Брайан, — перекусим?
Представьте, что перед вами толпа людей, которых вы хорошо знаете, но приблизиться к ним вы не можете, потому что не хотите быть замеченным. Собственные ноги кажутся завернутыми в полотенца кувалдами, и звук каждого шага оставляет вмятину на затылке. Самый ужасный момент — когда ты понимаешь, насколько пьян, но до отключки дело пока не дошло.
Обед.
Не могу описать, какое это облегчение, когда отношения уже перешли на ту ступень, когда можно вместе распивать алкоголь на свежем воздухе… Эта парочка впереди, Брайан и Глория, болтает с таким заговорщическим видом, что я подумал, будто меня игнорируют нарочно.
— Присоединяйся, Марти, — обернулась Глория.
— Неловко-то как…
Кажется, я опять сказал это слишком громко.
— Ну и куда это годится? А? Куда это годится?
— Знаешь, — заметил Брайан после паузы, — мне кажется, ты мог бы многое сказать о ресторане, глядя на него снаружи.
Черт возьми, думал я в поезде, что он имел в виду?
— У тебя морщина прорезалась, — сказала Глория, глядя мне прямо в глаза. — Она всегда появляется, когда ты напиваешься.
Господи, подумал я. Это нечестно. Да я выпил от силы пару бокалов. Вряд ли…
Глория молча смотрела на меня. Мы ехали в поезде. Таких историй тысячи. Этих глупых историй столько, что они выеденного яйца не стоят. Они так бессмысленны, что сам рассказчик с трудом припоминает финал.
На вечерней улице было тихо, но я все равно не расслышал крики стервятников, кружащихся над моим браком. Мой брак истекал кровью, бился в предсмертных судорогах. Не разглядел я и альбатросов, примостившихся в углу гостиной.
Розовый диван.
Слезы Глории.
— От тебя воняет, — произнесла она.
— Скажи что-нибудь, чего я еще не…
— Ты знаешь, чего я боюсь?
— Не знаю, Глория. Чего?
— Ты даже не видишь, во что превращаешься. Ты был таким потрясающим парнем. Невероятным. Классным, правда. И теперь этот парень… он… он… исчезает…
Чьи-то слезы. Совсем рядом.
Не помню, чем закончился тот вечер.
Как говорится в преамбуле, которую зачитывают перед собраниями Анонимных алкоголиков по всему миру, «единственным условием для членства является желание бросить пить».
В 1930-х годах, когда общество только начало формироваться, перед словом «желание» стояло еще слово «искреннее». Но после некоторых размышлений его убрали. Те, кто писал преамбулу, по собственному опыту знали, что бессмысленно требовать искренности от хронических пьяниц.
Той ночью, лежа на мокром от слез Глории диване, я искренне хотел бросить пить.
Я искренне хотел перестать дышать.
На следующее утро я открыл глаза и сказал: «Господи, в жизни больше не возьму в рот спиртного».