– Ты же сама назвала ее Куклой. Слово «кукла» женского рода. Да и вообще…

– Понятно, – сказала Маша. – Члена нет – значит, девочка. Хотя мне по-прежнему кажется, что это… ну, если и не машины в прямом смысле, то искусственно созданные существа.

– Потому что на них нет одежды? – догадался пилот.

– И это тоже. Людям, знаешь ли, свойственно ее носить.

– А гигантским насекомым? – хмыкнул Ничипоренко.

Однако врач проигнорировала его вопрос.

– И еще запах, – сказала она.

– Что – запах? Нет никакого запаха, – Миша повел носом. – Я точно ничего не чувствую. Хотя нюх у меня дай боже. Бывало, подходя к дому, за тридцать метров знал, что мама на обед готовит – борщ или солянку.

Маша невольно сглотнула и подумала, что, прежде чем лезть, не подумавши, черт знает куда, надо было перед выходом хотя бы перекусить. Так, на всякий случай. Но что уж теперь…

– Вот именно, – сказала она. – Никакого запаха. А между тем живые существа имеют обыкновение пахнуть. Железы есть железы. Если они работают, будет и запах.

– И у богомолов есть железы?

– Обязательно. Хотя я, как ты понимаешь, не энтомолог и уж точно не спец по богомолам. Одно только помню.

– Ага, я тоже. Самка богомола после спаривания съедает самца. Это?

– Угадал, – вздохнула Маша. – Все-таки какие мы, люди, бываем предсказуемые, даже обидно. Кстати о людях. Ты заметил, что у нашей Куклы по пять пальцев на руках и ногах?

– Еще бы, – кивнул Миша. – Она вообще здорово похожа на человека. Ну, если не считать… э-э… некоторых особенностей. И роста, конечно.

– Бывают очень высокие люди.

– Бывают, – согласился пилот. – Как бы то ни было, ее похожесть на нас внушает надежду. Одно дело устанавливать контакт с разумными богомолами и совсем другое – с гуманоидами.

– Хорошо бы этим надеждам побыстрее оправдаться, – вздохнула Маша. – А то этот коридор без окон, дверей и светильников и весь из себя такой одинаковый и коричневый уже вгоняет меня в тоску. Интересно вообще-то. Светильников не видно, а светло, как днем. Хитрая технология.

Высказать свои соображения по данному поводу Михаил не успел. Платформа замедлила и без того небыстрый ход и остановилась напротив желтого треугольника величиной с ворота, слегка утопленного в стене коридора справа. На самом треугольнике, ближе к вершине, имелся идеально белый круг, в центре которого красовался, вычерченный алым цветом, какой-то символ.

– Буква «л», – сказал Ничипоренко. – Ну, или греческая «лямбда». При чем здесь «л»?

– Например, люди, – предположила Маша. – То есть мы. С учетом того, что это также напоминает мне китайский иероглиф «жэнь», означающий «человек», то весьма красноречиво. Для людей, значит. Для человеков.

– Ну-ну. А ты откуда китайский знаешь?

– Я же в Хабаровске мединститут оканчивала. У нас там четверть курса были китайцы и японцы. Но «знаешь» – это сильно сказано. Скорее слегка знакома. На бытовом уровне.

– Надо же. Так ты с Дальнего Востока?

– Родилась в поселке Сукпай, что на реке Хор. Знаешь эти места?

– Нет, но всегда мечтал попасть, – сказал Миша и, набравшись смелости, добавил: – Особенно, если с тобой.

Маша кинула на пилота свой фирменный удивленно-заинтересованный взгляд, от которого мужчина обычно преисполнялся всяческих надежд, и тут треугольник и впрямь стал воротами – перегородка (если это была перегородка) желтого цвета с белым кругом и алым символом сначала побледнела, а затем растаяла прямо на глазах, исчезла, словно дым или картинка на мониторе от щелчка мышью, открывая проход в следующее помещение.

Платформа тронулась и, миновав проем, снова остановилась.

Это был зал. Ровный, все того же светло-коричневого цвета пол, из конца в конец беспорядочно, но красиво исчерченный множеством прямых белых линий. Наклонные, слегка вогнутые внутрь, четыре непроницаемо черные стены, сходящиеся вверху в одной точке. И ослепительно желтый, словно маленькое солнце, шар висит в воздухе не менее чем в десятке метров от пола. В центре зала, точно под шаром-«солнцем», – нечто вроде двух одинаковых полупрозрачных яйцеобразных капсул (снова эта форма!), поставленных торчком, и по ним снизу вверх бегут разноцветные кольца света – красные, синие, желтые, зеленые, оранжевые… Кольца пульсируют, набирая и теряя яркость, догоняют друг друга, смешиваются, исчезают, возникают вновь, явно подчиняясь какому-то сложному, завораживающему ритму.

И – музыка.

Едва слышная, на грани восприятия, далекая, совершенно незнакомая, похожая на реку, которая то несется вскачь, сжатая по бокам каменными теснинами скал, вся в реве и белой пене, то плавно и быстро разливается по весенней долине, негромко журча вдоль пологих травяных откосов левого берега с одинокой цветущей черемухой, – запах доносится даже сюда, на середину реки – и крутых обрывов правого, под которыми лежат на крупной гальке синевато-серые, изглоданные весенним теплом, остатки зимних льдин.