Гость не пожелал выслушивать новые излияния благодарности, в которые пустился граф, и прервал его:

— Мне очень жаль, сударь, но, оказав вам услугу, я лишь выполнил поручение, возложенное на меня другим лицом. Если вы при таких обстоятельствах считаете нужным кого-нибудь благодарить, то вам следует обратиться к маркизу де Бергонну; я же являюсь только его секретарем и другом. Мое имя — Артона.

— Я был бы счастлив, господин Артона, если бы за столь большую услугу оказался в долгу лично у вас. Однако я премного вам обязан, хотя бы за ту поспешность, с какою вы сюда явились. Ведь вы живете в Риоме, не так ли?

— Совершенно верно, сударь.

— И гнали лошадь без передышки, бьюсь об заклад! Но откуда маркиз узнал о грозившей нам беде? И, главное, чем было вызвано его желание помочь нам?

— Ему обо всем сообщила преданная вам экономка.

— Нанетта?

— Да, сударь, Нанетта. Что касается причин, побудивших Гюстава так поступить, то причина была только одна он стремился помочь честному человеку выпутаться из затруднений.

— Меня удивляет подобное великодушие со стороны незнакомого мне лица.

— Незнакомого? Неужели, граф, вы не знакомы с Гюставом?

— Повторяю, господин Артона, что знаю маркиза лишь понаслышке и никогда не имел чести с ним встречаться.

— Быть не может!

— Мне известно лишь, что он один из богатейших овернских дворян; но я не знал, что благородство его сердца не уступает его родовитости.

— О, это великодушнейший человек на свете!

— Я в этом убежден. Передайте маркизу, сударь, что я хочу лично вручить ему подписанный мною вексель.

— Он будет очень рад встретиться с вами. Если бы не семейный траур, он явился бы сегодня сам.

Граф пригласил посланца маркиза отдохнуть и пообедать с ними, но Артона вежливо отказался, сославшись на некоторое важное поручение маркиза. Немного обсохнув и удостоверившись, что м-ль де ла Рош-Брюн чувствует себя лучше, он покинул старый замок.

Валентина вскоре очнулась; покой благотворно подействовал на нее: нервное потрясение окончательно прошло.

Ей шел семнадцатый год, но, как мы уже говорили, она рано развилась и выглядела старше. До сих пор повелительная потребность в любви, рождающая в юных сердцах столько сладких грез, проявлялась лишь в томных вздохах по адресу кузена Максиса да в кокетливых взглядах, бросаемых иногда на маленького маркиза де Бергонна, чье бесстрашие так поразило ее в тот день, когда он вместе с Артона у нее на глазах рисковал своей жизнью. Пока она только вдыхала аромат плода, прежде чем отведать его. Сердце Валентины повиновалось инстинкту, и героем ее романа мог стать первый встречный.

В этом возрасте женщина часто совершает ошибку: в сияющие одежды своих грез она облекает любого, кто придаст реальный смысл неясным стремлениям весенней поры ее жизни. Кто первый предложит ей свое сердце, тот и станет ее избранником, которому она готова приписать все достоинства, какими заранее наделяет своего будущего супруга. Ему вовсе не нужно быть красивым, знатным: в глазах той, в ком он пробудил мечты, он одарен всеми совершенствами, всеми добродетелями.

Когда любовь все окутывает розовой дымкой, необходимо лишь одно: чтобы внушивший ее оставался под покровом тайны, вздыхал вдали и появлялся лишь время от времени, мельком и на расстоянии. Как легко тогда создать себе иллюзию! Впоследствии любовь либо низведет героя с пьедестала, либо герой сохранит свое место, в зависимости от того, насколько будет походить на идеал, созданный воображением влюбленной женщины, а главное, от того, представится ли ей случай сравнить его с более достойным.

Но если вуаль, сотканная из иллюзий, будет сорвана промелькнувшим мимо всадником или одиноким мечтателем, или тем, кто выступит в роли благодетельного божества, — прощайте, первые целомудренные грезы любви! «Вот кого я ждала! Вот мой нареченный!» И оказывается, что тот, первый, был лишь предрассветной звездой, возвещающей о восходе солнца…

Валентина уже привыкла к тому, что молодой маркиз боготворит ее. Подчас ей даже казалось, что его чувство находит отклик в ее сердце, но на самом деле душевный покой девушки не был нарушен. Думая о Гюставе, она не испытывала того безотчетного и сладостного волнения, какое приходит к человеку вместе с любовью. Так на ветке проступают капли сока прежде, чем на ней распустятся цветы.

Валентина и Гюстав совсем не подходили друг другу, но маркиза влекло к ней по закону, в силу которого противоположности сходятся.

В Валентине проснулась женщина, но еще несведущая и наивная; она могла поддаться неясному порыву души, смутным девическим ощущениям. Одним словом, она созрела для любви. Образ Артона, впервые представшего перед ней при столь драматических обстоятельствах и вторично — в ореоле спасителя, поразил девушку. При виде этого яркого воплощения мужественной красоты и молодости она невольно затрепетала, а события, разыгравшиеся утром, придали ее волнению новый, чарующий оттенок. Образ Артона заслонил бледное лицо маркиза де Бергонна. Солнце взошло, и померк свет печальной звезды, которая, не грея, лишь ненадолго блеснула на заре ее юности. Валентина сразу, не сознавая этого, отдала свое сердце молодому Артона; благодарность была лишь предлогом.