Наступила темная и душная ночь. Паровая машина не работала, тишина и покой окутывали дом. Маркиз облокотился на стол и, погрузившись в мучительные думы, стал ожидать дельца. Он спрашивал себя, за какую провинность, за какой нечаянный грех или неисполненный долг судьба, словно удар молнии, испепелила его счастье? Но напрасно он заглядывал в тайники своего сердца: там не было ничего, что хоть в малой степени заслуживало небесную кару.

До той поры, когда любовь к Валентине обновила все его существо, он не знал женщин. Потом он принес свое сердце на алтарь добродетели… Излучая и свет, и тепло, любовь стала для Гюстава путеводным огоньком, который вел его к великой цели, укрепляя его волю, удваивая силы. Теперь этот светоч превратился в дымный факел, поджигавший все, что когда-то освещалось им.

Мысли Гюстава были в полном беспорядке, они сталкивались друг с другом, словно сражающиеся на поле брани.

Так прошло около двух часов. Лишь приезд Мадозе положил конец этому тягостному кошмару.

Делец изменился мало; выражение его лица было по-прежнему хитрым. Самоуверенность и лукавство, эти отличительные особенности его облика, с годами выступили еще резче. Но из горькой чаши приходится пить как добродетельным, так и порочным людям. Усталость и жизненные разочарования наложили свой отпечаток на бывшего управителя.

— Сударь, — обратился к нему маркиз, — я согласен продать пустошь; ее осушение и озеленение обошлись свыше чем в четыреста тысяч франков. Земля эта разделена на участки, которые я собирался распределить между членами общины. Займитесь сами их продажей. Купите у меня также замок, угодья, постройки, машины, — словом, все, что мне принадлежит в Сен-Бернаре. За это вы мне выплатите миллион франков в течение года. Согласны?

— Вполне, — ответил Мадозе спокойно.

— Тогда давайте составим и подпишем договор.

— Очень хорошо: он будет иметь такую же законную силу, как и нотариальный.

Делец начал писать. Понадобилось не более четверти часа, чтобы изменить судьбу Сен-Бернара, поставив корысть на место любви к ближнему и личный интерес выше общего блага. Жан-Луи оказался прав.

Но почему это произошло? Лишь потому, что молодая женщина, красивая, умная, добрая, окруженная любовью и поклонением, имевшая полную возможность удовлетворить порывы своей благородной души, вообразила, будто ей что-то недостает… И вот радужные перспективы, еще вчера открывавшиеся перед жителями маленькой общины, рассеялись, как мираж, по воле маньяка, в душе которого кипели ненависть и жажда мести…

Таковы плоды благотворительности. Так будет продолжаться до тех пор, пока общество не создаст новую мораль, дабы упорядочить распределение всех благ. Пока богачи не поймут, что они лишь управляют богатствами, скопившимися в их руках благодаря труду многих поколений, до тех пор революции останутся неотъемлемым правом обездоленных народных масс…

Мадозе давно уже уехал. Часы на башне пробили полночь.

— Вот и начало конца… — подумал Гюстав. — Наступает последний день мой жизни…

И он снова погрузился в свои мысли. Но стук подъехавшего экипажа вывел его из тяжелого раздумья. Загремел молоток у ворот, послышался скрип колес. До маркиза донесся голос Жана-Луи, затем в коридоре раздались шаги. Дверь распахнулась; бледная Валентина упала к ногам мужа. Он оттолкнул ее, точно змею.

— Убей меня! — воскликнула она. — Гюстав, убей меня!

Маркиз захохотал.

— Только и слышишь: «Убей меня!», словно можно быть одновременно и жертвой, и палачом… «Убей меня!» Какое трогательное единодушие! Сговорились они, что ли?

Он опустился в кресло. Молодая женщина продолжала стоять на коленях, прижимая руки к груди: ее поза выражала глубокое раскаяние. Длинные белокурые волосы, в беспорядке рассыпавшиеся от быстрой езды, наполовину закрывали ее лицо. Едва узнав о предстоящей дуэли, она поспешила за Жаном-Луи, не успев даже надеть шляпку и набросить на плечи шаль.

Валентина умоляюще простирала руки к мужу.

— Уходи, — промолвил он, — не хочу я тебя убивать! Но если ты останешься здесь, пренебрегая моим гневом, то я за себя не ручаюсь! Еще вчера я был ребенком, робким и счастливым… Горе сделало меня мужчиной. Бойся меня! Уходи! Слышишь?

— Прости! Ведь Христос простил грешницу!

— Он не был ее мужем. Уходи и будь проклята!

Валентина слабо застонала и, словно бездыханная, ничком упала на ковер. Гюстав не пошевельнулся.

В этот момент тишину ночи нарушил пистолетный выстрел. Маркиз подбежал к окну. Комната секретаря была освещена. Гюстав бросился вниз по лестнице; встретив Жан-Луи, он крикнул ему: «Поди помоги моей жене!» — и вошел во флигель.

На полу валялись обломки пистолета; Артона сидел в кресле за столом, запрокинув голову, неподвижный как труп. Одна рука его бессильно свисала, из нее струилась кровь. Гюстав счел соперника мертвым. Теперь, получив от Артона столь полное удовлетворение, он почувствовал, что его ненависть утихла. Он вспомнил, что этот человек был другом его детства и юности, что они еще мальчикам играли вместе… Вспомнил и о том, как самоубийца, не раздумывая, много раз подвергал себя опасности, стремясь исполнить любую его прихоть.