— О, да! Что в этом плохого? — подхватили мужчины.

Слабый пол возмутился.

— Это был бы анахронизм! — заметила жена скептика. — Фи! Нашими ли ручками полоскать белье?

— Почему же вы считаете, что это можно делать руками бедных прачек, которые от этой работы покрываются язвами и почти поголовно болеют ревматизмом? — спросил Гюстав. — Наступит время, когда машины заменят женский труд во всех тяжелых профессиях.

— Аминь! — воскликнули представители молодой Франции в лице пятидесятилетнего господина и нескольких старых дев.

— Куда же мы катимся, — с ужасом спросил барон де ла Плань, — если дворянство само возглавляет революционное движение?

— Оттого, что оно не возглавило революцию в свое время, — возразил Гюстав, — его и унес поток девяносто третьего года [120] .

— Он прав!

— Нет, не прав!

— Поживем — увидим! — рискнули заметить те, кто придерживался золотой середины.

— Да, там видно будет, — сказала старая дама, известная своим свободомыслием. — Я стою за прогресс. Но скажите нам, маркиз, каким чудом вам удалось приручить этих сен-бернарских волков?

— Очень просто! Сначала мадемуазель де ла Плань приручила их волчат. Мы платили родителям за то, что те пускали детей в школу.

— Платили родителям?

— Ну да, ибо дети, собирая милостыню на дороге, были для них одним из источников дохода; следовательно, нужно было какое-то возмещение, чтобы время, затраченное на занятия, не казалось потерянным напрасно. Мы охотно согласились на такую жертву, и вслед за малышами, которых мы в школе не только учим, но и кормим, к нам пришли и матери.

— Но ведь это стоило вам бешеных денег?

— Не так уж много, как это вам кажется.

— И что же придумали для матерей?

— Моя жена вместе со своей подругой научили их изготовлять бисер. Этим ремеслом можно заниматься на дому, зарабатывая от полутора до трех франков в день.

— Три франка в день! Вы развращаете народ, маркиз, и причиняете обществу непоправимый вред. Где мы будем брать слуг, если ваша филантропическая мания заразит и других? Вероятно, и мужчины в вашей образцовой общине зарабатывают не хуже?

— Мужчины зимой трудятся на фабрике, причем не только получают поденную плату, но и имеют долю в прибылях, соответственно труду каждого. Летом же они обрабатывают арендуемую землю, причем платят за пользование ею лишь одну треть урожая. Они очень довольны, что машины облегчают их труд.

— Как, эти тупоголовые скоты уразумели пользу машин?

— Конечно, и еще многое другое. Прослушав несколько наставительных речей, они поняли, что бедность была результатом их разобщенности, а нынешнее благополучие — следствие объединения их сил. Когда они увидели, что интересы каждого тесно связаны с интересами остальных, нетрудно было склонить их к вступлению в общину, которая обеспечит им возможность пользоваться всеми плодами своего труда. И вскоре нотариус на гербовой бумаге оформит устав этой общины.

— Сударь, — сказал старик, бывший член Конвента [121] , до сих пор не проронивший ни слова, — вы поистине заслужили людскую признательность!

— Ба, — возразил скептик, — кроме неблагодарности, маркиз ничего не добьется. Я тоже как-то увлекся филантропией, но кроме множества неприятностей из этого ничего не вышло. С меня хватит!

Среди дам беседа текла по другому руслу:

— У вас прелестное платье!

— Вы находите? Я купила эту материю совершенно случайно, прельстилась дешевизной: всего двадцать два франка за метр!

— Совсем даром!

— Не кажется ли вам, дорогая, что у маркизы сегодня несколько хмурый вид?

— Надутый, хотите вы сказать? Она едва отвечает на комплименты. Можно подумать, что каждое слово стоит ей больших усилий.

— Между тем, говорят, ей ума не занимать стать.

— Кто знает? Может быть, она его занимала, а теперь отдала обратно?

— Ха-ха-ха! Вполне возможно. Впрочем, она так богата и так красива, что ей легко обойтись и без прочих достоинств.

— Красива? По-вашему, она красива?

— Спешу оговориться, что это не мое личное мнение; ведь я близорука! Но все в один голос произносят до небес красоту госпожи де Бергонн.

— Кроме меня, моя милая! Ее лицо не в моем вкусе. К тому же сейчас маркиза, как видно, чем-то очень взволнована. Это ее отнюдь не красит — она бледна как полотно.

Валентине стала так плохо, что ей пришлось выйти из-за стола.

— Что с тобой? — Допытывался Гюстав. — Что с тобой? Успокой меня, ты же видишь, в какой я тревоге! Ведь вся моя жизнь — в тебе!