— Ну хватит, Блэки, — снова повторил он громко, чтобы его слова были так же хорошо слышны, как и ее. — Ты один раз сказала, и хватит. Зачем поднимать шум из-за такой ерунды?

Последнюю фразу Омово произнес нарочито тихим и спокойным тоном. В его прищуренных глазах сверкали непривычные насмешливые огоньки. Он взглянул на Блэки сверху вниз. Лоб у него блестел, а бритая голова напоминала высунувшийся из земли продолговатый клубень ямса, и ямочка на худом подбородке проступала особенно отчетливо. Он знал, что у него смешной вид и что обычно, завидев его, она разражалась смехом, как в тот день, когда впервые увидела его с бритой головой. Но, вопреки его ожиданиям, на сей раз лицо Блэки осталось непроницаемо серьезным. Судя по всему, она замыслила еще что-то. Она не смотрела в его сторону, а стояла уставившись в пол, в напряженной, выжидающей позе, готовая к действию.

Когда она вскинула на него глаза, Омово ужаснулся. В ее темных глазах он прочел ненависть и презрение. Ему и прежде случалось ловить на себе этот ее взгляд. И не раз. Точно с такой же злобой она посмотрела на него, когда они встретились впервые. Ее свадьба с отцом Омово совершалась в соответствии с местным обычаем. О предстоящем событии отец известил своих сыновей лишь накануне утром. Со дня смерти матери не прошло и года, и это известие повергло братьев в шоковое состояние. В знак протеста никто из них на свадебной церемонии не присутствовал. Окур и Умэ ушли из дома и две недели провели у друзей, топя отчаяние в вине.

Омово вернулся домой только после окончания свадебной церемонии, поздно вечером. Отец и Блэки в полном одиночестве сидели в гостиной. Ток был отключен, и мерцающее пламя свечи на обеденном столе посреди комнаты до неузнаваемости искажало их лица и фигуры. Отец лишь мельком взглянул на Омово, и в его взгляде Омово прочитал страдание, накопившееся за долгие годы борьбы, лавирования и поражений. Свою женитьбу на Блэки он расценивал как первую подлинную победу, но ни один из сыновей не пожелал разделить с ним его радость. После мучительной паузы отец велел Блэки опуститься на колени и приветствовать Омово, как требует обычай. Прошло несколько томительных минут, прежде чем она опустилась на колени; в тот момент, когда она приветствовала его, Омово и увидел ту самую злобу в ее глазах. Она поспешно встала. Омово тогда сразу же ушел и долго бродил по Алабе, стараясь избавиться от волнения и боли, грозивших поглотить его целиком. Он тогда улыбнулся ей; она же ответила суровым взглядом. В тот день Омово понял, что им с Блэки не ужиться под одной крышей.

Сейчас она была исполнена решимости. Не переставая говорить, она методично затягивала тесемки юбки, что всегда служило предвестием скандала.

— Так ты говоришь, что я поднимаю шум из-за ерунды? Ты хочешь оскорбить меня? Я что, тебе ровесница? Это твоя мать поднимала шум из-за всякой ерунды.

Омово разозлился. Любое упоминание о матери, если в нем сквозил хоть малейший намек на неуважение к ней, повергало его в ярость. А Блэки только того и надо было, он это знал и невольно сжал кулаки.

— Ты что, собрался меня поколотить? Тебе это не удастся, так и знай, не удастся. Что, хочешь избить меня? Хочешь избить, да?

Основательно взвинтив себя, она вдруг подскочила к нему и схватила его за грудки. Перед самым его носом сверкнули ее белые зубы, и прерывистое дыхание коснулось его щеки.

— Ты хочешь поколотить меня? Ну давай, колоти! Колоти, чего же ты ждешь? Бей! О-о-о!

Она вскинула руки, словно желая вцепиться ему в лицо. Возможно, у нее не было такого намерения и это всего лишь ему померещилось, но он оттолкнул ее. При этом руки его уперлись ей в грудь. Он пришел в смятение: в памяти вспыхнуло воспоминание о сцене, которую он случайно увидел в спальне отца. Сейчас у него было странное чувство, словно все это совершалось совсем в другом месте, а он был всего лишь зрителем, наблюдающим за происходящим со стороны. Должно быть, он не рассчитал свои силы и толчок оказался более сильным, чем он предполагал, потому что она не удержалась на ногах, упала навзничь и стала кричать так, что у всех слышавших этот крик, должно быть, кровь стыла в жилах.

— Омово хочет меня убить, о-о-о!.. Омово хочет сломать мне спину, о-о!

На крик выскочил из комнаты отец, он был без рубашки, в наспех накинутой набедренной повязке: отпечатавшиеся на его лице складки подушки и умиротворенный вид свидетельствовали о том, что он крепко спал и был разбужен криком Блэки. Годы, склонность к спиртному и жизненные тяготы оставили свой след на его красивом лице. Он был небрит, изо рта разило пивом и нечищеными зубами.

— Блэки, что здесь происходит?.. Омово…

Увидев Блэки лежащей на полу, он не на шутку встревожился. Блэки как-то странно закатывала глаза, ловила ртом воздух и стонала.

— Твой сын избил меня. Омово избил меня, ударил в грудь!

— Это неправда, отец. Она притворяется. Я только…

— Замолчи! — закричал отец, сверкая своими воспаленными глазами, и, повернувшись к Блэки, спросил: — Почему он это сделал?

Та сквозь слезы проговорила:

— Только потому, что я велела ему убрать за собой посуду после завтрака. Я что, его рабыня и должна за ним убирать?

Отец Омово взглянул на стол и увидел оставленную на нем грязную посуду.

— Почему ты не убрал за собой? Почему вы не даете поспать человеку, который работал целый день ради того, чтобы вы могли есть эбу, почему, придя домой, я не имею возможности отдохнуть? Что все это значит? Омово, не выводи меня из терпения, слышишь?

Омово молчал. Он стоял, не сводя с отца спокойного задумчивого взгляда, — как будто отцовский гнев был обращен вовсе не на него.

— Омово, есть вещи, которых я не намерен терпеть, слышишь? А теперь убирайся, убирайся с глаз долой. Бездельник!