Впрочем, маховик российской экспансии раскачивался медленно. В начале XVIII века русские потихоньку утверждались на границах Крымского ханства, пользуясь точкой опоры, полученной ими по Карловицкому договору. Хан предупреждал султана, что Россия начала заигрывать с его православной райей, выставляя себя спасительницей единоверцев, так что неудивительно, что в 1710 году великий муфтий издал фетву, объявляющую войну с Россией не только оправданной, но и необходимой. В строй было призвано тридцать тысяч янычар, капудан-паша привел флот в боевую готовность, а русского посла бросили в Семибашенный замок, что означало объявление войны.

Петр Великий полагал, что обеспечил безопасность своего продвижения по османским владениям, подкупив господарей Молдавии и Валахии, однако, перейдя Прут, он столкнулся с нехваткой продовольствия. Русская армия страдала от голода и болезней, но Петра это не остановило: он принял отважное решение прорваться к крупным складам оружия и провианта, которые были подготовлены для османской армии дальше к югу. Однако турки явно извлекли уроки из поражений, приведших двенадцатью годами ранее к Карловицкому миру. Пока Петр шел вниз по правому берегу Прута, полагая, что армия великого визиря находится еще очень далеко, неприятель продвигался навстречу ему по левому берегу. Десятитысячная конница крымских татар смела русский авангард, пытавшийся помешать переправе, и вскоре армия Петра оказалась зажата между рекой и болотом. Турецкая артиллерия, установленная на противоположном берегу, не давала русским солдатам даже приблизиться к воде. Два дня отчаянных боев ни к чему не привели — прорвать окружение не удалось.

21 июля 1711 года Петр подписал договор, по которому Россия уступала туркам Азов, отказываясь, таким образом, от выхода в Черное море, и делала Османской империи еще ряд уступок. Учитывая, что царь находился в безвыходном положении, ему удалось спастись на довольно мягких условиях. Сам Петр никогда более не вступал в войну с турками, но его проект не был похоронен — только отложен. В 1774 году, когда после победного марша русских по Балканам великий визирь обнаружил, что для защиты перевала Шипка в его распоряжении осталось всего 8000 солдат, и запросил мира, русский полководец Румянцев четыре дня тянул с подписанием договора, чтобы его дата совпала с датой унизительного Прутского соглашения.

Кючук-Кайнарджийский договор, подписанный 21 июля 1774 года, весьма отличался от того мирного договора, который Петр I был вынужден заключить шестьюдесятью тремя годами ранее — скорее он напоминал Карловицкий мир, только если в 1699 году турки делали территориальные уступки в Центральной Европе, то теперь они теряли контроль над северным побережьем Черного моря. Крымское ханство объявлялось независимым от Османской империи — это, несомненно, было первым шагом к его поглощению империей Российской, что и произошло через десять лет. Султану было позволено по-прежнему считаться халифом крымских мусульман, но этот титул был не более чем пустым звуком (Селим Грозный, который, как считалось, принял его после завоевания Аравии и священных городов ислама, никогда им не пользовался; о нем вспомнили только тогда, когда светская власть султанов стала ослабевать.) Русские торговые суда могли отныне беспрепятственно выходить в османские воды — это означало, что впервые со времен завоевания Константинополя через Босфор начали ходить иностранные корабли. Молдавия и Валахия оставались в составе Османской империи, однако русский посол получал право быть представителем христианского населения этих княжеств. Кроме того, он становился покровителем новой церкви, которая должна была быть построена в Константинополе, а также служащих в ней священников; впоследствии этой статьей договора русские цари стали оправдывать свои притязания на роль покровителей всех своих единоверцев, проживающих во владениях султана.

При Сен-Готарде в 1674 году османская армия потерпела первое серьезное поражение на поле боя. («Что это за юные девы?» — изумлялся великий визирь, глядя на французских кавалеристов — гладко выбритых и в напудренных париках; однако их боевой клич «Allons! Allons! Tue! Tue!» [72] надолго остался в памяти турок.) Австрийский генерал, командовавший христианским войском, позже писал о великой отваге и стойкости, проявленной турками в этом сражении, но в то же время сообщал, что был в высшей степени удивлен их необъяснимой неумелостью в обращении с пикой, которую он называл «королевой оружия».

Конечно, у турок был целый арсенал других ужасных инструментов войны — от маленьких бритвенно-острых кинжалов до военизированной версии косы весьма зловещего вида; однако через сто лет после Сен-Готарда им не хватало уже не пик, а штыков. А вот гениальный русский полководец Суворов был ярым приверженцем штыковых атак. «Пуля — дура, штык — молодец!» — говорил он. Суворов учил своих солдат вступать в бой быстро и решительно: «Тотчас атакуй холодным ружьем! Недосуг вытягивать линии — коли, пехота, в штыки!» За всю свою карьеру он не проиграл ни одного сражения, но солдаты боготворили Суворова не только за это. Он любил добродушно перешучиваться с ними, называл рядовых «братцами» и делал вид, что всеми своими победами обязан не тщательному планированию и выверенной стратегии, а нисходящему на него вдохновению. В 1791 году, взяв Измаил, он составил донесение о победе, посланное императрице Екатерине II, в неумелых виршах — и это после ожесточенного штурма, когда бой шел за каждый дом и каждую комнату, и мусульманское население города, включая женщин и детей, за три дня резни было почти полностью истреблено. Погибло сорок тысяч турок, а в плен было взято всего несколько сотен. При всей своей всегдашней внешней невозмутимости Суворов позже признался в беседе с одним английским путешественником, что, когда все было кончено, он спрятался в своей палатке и разрыдался.

Когда в османском государстве наступили разброд и шатание, капыкулу стали вести себя по-новому. Раньше единственной целью их жизни было исполнение воли султана; теперь же, когда султан был у них в руках, целью жизни стала власть. Стремление к власти заставляло их вступать в ожесточенные конфликты друг с другом, делиться на враждующие группировки, продвигать своих ставленников и наносить друг другу удары в спину. Мир, который они создали сами для себя, был гораздо более страшным и опасным, чем прежний, в котором их судьба всецело зависела от воли султана.

«Константинополь, — писал поэт, — город славы и чести; во всех других уголках земли жизнь проходит впустую». Однако у султанов на этот счет было иное мнение: во второй половине XVII века они покинули столицу, предпочтя ей безопасность и привольные охотничьи угодья Эдирне. Однако в 1703 году разъяренная толпа добралась и туда. 22 августа бунтовщики сместили Мустафу II и освободили из Клетки его младшего брата, проведшего там последние шестнадцать лет. Нового султана Ахмеда III заставили жить во дворце Топкапы — тоже своего рода тюрьме, где, несмотря на его протесты, на церемонию его утреннего одевания сходилось по сорок человек. «Я чувствую себя неудобно, когда мне требуется переменить штаны, — жаловался султан, — так что приходится просить оруженосца вывести всех людей прочь, оставив лишь троих-четверых, чтобы я мог чувствовать себя в своей тарелке».