Мелек-паша, покровитель Эвлии Челеби, бывший в то время наместником одной из черноморских провинций, вскоре после прихода Кёпрюлю к власти получил от него письмо. «Я не забыл, — писал великий визирь, — что мы вместе росли и воспитывались в дворцовой школе и что нам обоим покровительствовал султан Мурад IV. Однако знай, что если проклятые казаки разграбят и сожгут хотя бы один город или деревню на побережье твоей провинции — клянусь Всевышним Аллахом, я не пощажу тебя, хотя и знаю о твоих немалых достоинствах, но сотру в порошок, дабы преподать урок всему миру. Так что будь настороже и охраняй берег. И еще: взыщи недоимки зерна с каждого района, ибо тебе, может быть, предстоит кормить армию ислама».

Мелек-паша сам одно время, хотя и совсем недолго, занимал пост великого визиря, так что тон письма его вовсе не обидел — напротив, скорее взбодрил и обнадежил. Кёпрюлю, заявил он Эвлии, не похож на предыдущих великих визирей. «Он многое перенес в жизни, испытал нужду, бедность и превратности судьбы, приобрел большой опыт, участвуя в военных кампаниях, и знает что почем в этом мире. Он гневлив и вечно всем недоволен, это правда. Но если ему удастся расправиться с мятежными секбанами, заполонившими анатолийские провинции, вернуть ценность деньгам, взыскать налоговые недоимки и предпринять военные кампании на суше — тогда, уверен, он восстановит порядок в османском государстве. Ибо, как тебе известно, в последнее время в здании османского государства возникли трещины», — тихо прибавил Мелек-паша.

В 1665 году Кёпрюлю отправил в Вену первого в истории османского посла, который въехал в город неверных в окружении целого леса знамен и штандартов, под грохот литавр и при огромном стечении перепуганного народа. Кёпрюлю был убежден, что заделать трещины, о которых говорил Мелек-паша, можно, только вернувшись к прежним военным традициям империи, которые, как считал и он, и многие другие, были залогом ее былого процветания.

В сороковые годы, когда султан Ибрагим воспылал безумной страстью к амбре и мехам, лишь два человека во всей империи осмелились вызвать его гнев. Одним из них был кадий из Перы, который, одевшись в рубище дервиша, объявил султану: «Ты можешь поступить со мной тремя способами: убить — и тогда я умру мучеником; изгнать — а здесь как раз недавно были землетрясения; или сместить с должности — но я ухожу с нее сам». Другим был янычарский полковник Кара-Мурад, боготворимый пятью сотнями своих подчиненных, участник осады Кандии, столицы Крита, — самой длительной и ожесточенной осады из всех, которые когда-либо вела османская армия. Едва сойдя с корабля в Стамбуле, он был встречен представителем казначейства, который потребовал с него амбру, меха и деньги. Услышав такое, Кара-Мехмед завращал глазами, налитыми кровью от ярости, и заорал: «Я привез из Кандии только порох и свинец! Что до соболей и амбры, то их я видеть не видел, только слышал названия. Денег у меня нет, и, чтобы дать их тебе, мне нужно сначала взять их взаймы или заняться попрошайничеством». Попытка убить его не удалась, и впоследствии, по всей видимости, он сыграл ключевую роль в свержении султана.

Именно такие люди были естественными союзниками Кёпрюлю. Многие пороки, на которые он столь решительно ополчился, были симптомами глубинных перемен, обратить которые вспять было не в его власти, — однако грозный старец взялся за дело всерьез. В историю он вошел не как проницательный или дальновидный государственный деятель, но как суровый традиционалист, в представлении которого реформы означали, прежде всего, свирепое ужесточение дисциплины. Отличаясь скрупулезностью в финансовых вопросах, Кёпрюлю тщательно контролировал все государственные расходы и упорядочил налоговые поступления в казну, в результате чего войска стали получать жалованье в полном объеме и даже вовремя, и когда великий визирь умер, дефицит государственного бюджета был практически ликвидирован.

В 1644 году венецианцы позволили мальтийской эскадре, везущей награбленную у османов добычу, встать на якорь у южного берега Крита. Рыцари передали им мальчика, которого считали сыном султана (он был захвачен на флагмане флотилии с паломниками, направлявшимися в Мекку). [67] Ибрагим, обезумевший от гнева еще больше обычного, собирался уже объявить морской поход против Мальты, когда советники предложили ему напасть на Крит, застав венецианцев врасплох. Извинения венецианского посла были приняты со всей любезностью, и 30 апреля 1645 года османский флот вышел из Дарданелл — якобы для того, чтобы отобрать Мальту у рыцарей. Неожиданность издавна присутствовала в арсенале турецких военных уловок; сам Мехмед II, когда его однажды спросили, куда направляется османская армия, ответил: «Если бы даже хоть один волосок в моей бороде знал мои планы, я вырвал бы его».

Но и венецианцев, стреляных воробьев, провести на мякине было непросто. Они усилили гарнизоны своих крепостей на Крите и призвали на службу ополченцев из местных жителей. Впрочем, это не помешало туркам довольно быстро пройти весь остров — к июлю 1645 года они уже были под стенами Кандии. Здесь венецианцы встали насмерть; их сопротивление было таким упорным, что одно поколение сменилось другим, а турки все никак не могли взять крепость. В 1648 году венецианский флот блокировал Дарданеллы. Военное унижение, в конечном итоге приведшее к власти Ахмеда Кёпрюлю, стоило трона и жизни султану Ибрагиму. «Изменник! — кричал он тому, кто объявил ему о низложении. — Разве я не твой падишах?» — «Ты не падишах, — был ответ, — ибо ты ни во что не ставишь справедливость и благочестие. Ты погряз в разврате, растратил свои годы и казну государства на нелепые причуды; порок и жестокость правили миром при твоем попустительстве. Ты недостоин трона, ибо свернул с пути, по которому шли твои предки». 8 августа 1648 года, за несколько часов до захода солнца и за несколько дней до того, как великий муфтий издал фетву, разрешающую казнь Ибрагима, высшие сановники империи присягнули султану Мехмеду IV. Церемония была весьма немноголюдной — боялись, что большая толпа может напугать восьмилетнего мальчика.

Султан Мехмед вырос и достиг совершеннолетия, Ахмед Кёпрюлю стал великим визирем и скончался, на смену ему пришел его сын — а осада Кандии все продолжалась. Фазыл Ахмед Кёпрюлю, «сокрушитель колоколов нечестивых народов», не столь склонный к жестокости, как его отец, подарил империи десять лет мудрого и умеренного правления; он мог позволить себе на протяжении трех лет, с 1666 по 1669 год, лично руководить осадой и при этом оставаться у руля государства. Поначалу венецианцы были полны решимости показать на примере Крита, что Венеция остается великой державой, однако затем, отчаявшись, попытались откупиться от турок. Ответ Фазыла Ахмеда был краток: «Мы не торговцы. Мы ведем войну для того, чтобы взять Крит».

Гарнизон Кандии держался стойко. Через некоторое время крепость стала напоминать термитник: на подмогу осажденным прибывали все новые и новые добровольцы со всей Европы, а стены были изъязвлены брешами. Турки вели осаду, мастерски применяя инженерное искусство, в котором им не было равных и которое затем они забыли настолько прочно, что в XIX веке французам пришлось заново учить их основам тактики продольных окопов, которые сами турки в свое время и изобрели. В последние три года войны погибло 30 тысяч турок и 12 тысяч венецианцев. Было проведено 56 штурмов и 96 вылазок; обе стороны взорвали ровно по 1364 мины. Но в конце концов 6 сентября 1669 года комендант Франческо Морозини (которому предстояло войти в историю с прозвищем Пелопонесский, поскольку позже он отвоевал у турок этот греческий полуостров) сдал крепость на почетных условиях, и Крит вошел в состав османского государства.