Шрифт:
Затем настала очередь Бродара-отца. Он попытался (насколько его горло могло испускать столь дикие звуки) спеть военный гимн канаков:
Чи какайль малу, Чи какайль кайли кьен! Кья да бейру — Леле, леле! Лайде танго — Хау леле!Полутоны, ускользающие от нашей записи и отделенные друг от друга долгими паузами, в течение которых задерживается дыхание, производили очень странное впечатление.
Поэтому Ивон имел шумный успех. Ему пришлось перевести слова песни с диалекта жителей Соснового острова [59] :
Есть мясо, мясо, Мозг из костей, Пить кровь из жил — Ах, хорошо! Спать как мертвец — Счастья венец!59
Сосновый остров — островок у южного побережья Новой Каледонии.
— Где вы научились этой песне? — спрашивали все.
— Я знал многих ссыльных…
Бесспорно больше всех аплодировали Ивону: он столько знал о жизни в далеких странах. У многих увлажнились глаза, когда он спел прощальную песню ссыльных, посвященную их собратьям, покоящимся на кладбище, между зарослями корнепусков и вершинами Тандю:
— О мать, когда отец вернется? — Он не вернется, он зарыт На берегу и не проснется, К нему призыв не долетит. И вместе с ним друзей немало Дышать навеки перестало. Лишь ветер, проносясь над морем в час ночной, Оплакивает вас, изгнанники, с тоской… О, сколько было полных веры В иные, лучшие года! Забыв свои мечты-химеры, Они уснули навсегда Там, на чужбине этой дальней… Судьба найдется ли печальней? Лишь ветер, проносясь над морем в час ночной, Оплакивает вас, изгнанники, с тоской… Одни, опьянены борьбою, Спешили, храбрые, вперед И смело призывали к бою За жизнь, за волю, за народ. Другие, полные печали, Конца безрадостного ждали… Лишь ветер, проносясь над морем в час ночной, Оплакивает вас, изгнанники, с тоской… Хоть кем-то выбиты на плитах Друзей погибших имена — Лишь ветер помнит позабытых, Читает эти письмена И от залива до залива Он повторяет их тоскливо. Лишь ветер, проносясь над морем в час ночной, Оплакивает вас, изгнанники, с тоской!Много еще было спето песен, но ни одна так не понравилась, как песни Бродара.
— Этот Ивон поет с таким чувством, словно сам побывал в тех краях! — шептались растроганные слушатели.
— А ведь сам он ничего не видел, только слышал рассказы ссыльных!
Правда, Огюст, спевший «Красавицу под покрывалом», произведение Вийона из Клерво, тоже привлек внимание, но все-таки первое место занял его отец, несмотря на несколько хриплый голос. Между тем песня тюремного поэта тоже была весьма чувствительной:
Всегда укрыта покрывалом, Прелестный призрак, шла она, И всех мужчин околдовала, С ней не сравнится ни одна. Пленясь ее манящим взглядом И стана стройного красой, Быть с незнакомкой этой рядом Стремился юноша любой. Сорвете розу — она увянет, Доверьтесь счастью — оно обманет… И вот один из них добился Свидания в ночной тиши… Своей победой он гордился, Любил красотку от души… И, приподнявши покрывало, Хотел коснуться милых губ. О ужас! Что оно скрывало? Больной проказой полутруп… Сорвете розу — она увянет. Доверьтесь счастью — оно обманет…Бледная, взволнованная невеста отказалась петь. Она была счастлива, но ее сердце чуяло что-то недоброе угрожавшее их благополучию. Это что-то недоброе называлось роком. В жизни так много страданий и так мало радостей, что каждый новый день сулит больше горя, чем счастья…
LXI. Дом призрения неимущих девушек
Чем подозрительнее афера, тем больше простаков попадается на приманку; чем тщательнее прикрыт грех маской добродетели, тем большее количество глупцов соблазняет он. Если бы на свете существовали лишь одни плуты, никакие мошеннические проделки не удавались бы. Простаки и глупцы сами содействуют им вплоть до того момента, когда становятся их жертвами.
Олимпия и Амели были очень легковерны, не говоря уже об их служанке Розе: та тратила добрую часть своего жалованья на вклады в душеспасительные общества и охотно выводила свою фамилию на подписных листах. Чтобы хоть немного возместить эти расходы, она при закупках провизии охулки на руку не клала. При этом Роза так беззастенчиво хвасталась своей честностью, что ее хозяйки смеялись и все ей прощали. Мы говорим: хозяйки, ибо Амели сделалась почти такой же хозяйкой, как и Олимпия.
Мы забыли сказать, что Роза осталась в услужении у этих дам, потому что ее жениха перевели в другой гарнизон, и это помешало их свадьбе. Но она совсем об этом не жалела, ибо по мере того как округлялся ее кошелек, росло и честолюбие. Теперь она мечтала выйти за какого-нибудь старого толстосума и вести жизнь светской дамы: заниматься благотворительностью, собирать доброхотные даяния для бедных; последнее казалось ей особенно привлекательным. Подобно мольеровским служанкам, Роза была рассудительна и добивалась своей цели иначе, чем ее хозяйки. Она с удовольствием сопровождала их повсюду, позволяя себе иногда вставлять реплики в их разговор.
Олимпия, пожертвовавшая крупную сумму в пользу дома призрения неимущих девушек, однажды решила посетить вместе с Амели и Розой это богоугодное заведение. Сопутствуемые долговязым аббатом, они осмотрели весь дом, от подвала до чердака. Их удивило большое количество комнаток, выходивших в коридор.
— Совсем как монастырские кельи, — заметили они. — Зачем столько отдельных каморок?
— Его святейшество, надо думать, лично изволил начертить план здания, — ответил глупец аббат. — Кто знает, сколь высокое предназначение уготовано этому приюту для малых сих?