Они вошли в церковь. Собака заметалась, как и накануне; потом устремилась к крышке люка и начала яростно скрести ее лапами. Керван открыл люк и спустился вместе с отцом в склеп, где, закутанная в кисейное покрывало, лежала бледная Клара. Она находилась на границе между жизнью и смертью.

— Вот видишь, Керван, — заметил старый Дарек, — я был прав. Не сама же она сюда улеглась! Должно быть, ее дядя перед смертью сошел с ума. Недаром мне давно уже казалось, что он — того!

Старик вспомнил о питье, рецепт которого он дал аббату Марселю, когда они однажды беседовали о травах, известных еще предкам Дареков.

— Скорее! Не то мы уже не успеем разбудить бедняжку. Нельзя оставлять ее в таком состоянии хотя бы еще на одну ночь. Я знаю, каким снадобьем он ее напоил.

Керван взял Клару на руки. Тело было холодное, но еще гибкое. Старик закрыл люк, захлопнул церковную дверь и зашагал за сыном, держа на привязи радостно прыгавшего пса. Только у дома священника собака попыталась вырваться. Ее чутье, правильно понятое нелюдимым стариком, спасло девушку.

Если судьба все время сталкивала Бродаров с Руссеранами, то Кларе суждено было находить убежище в подземельях. В преданности простых людей есть прозорливость, подобная инстинкту животных. Дареки догадывались, что только в их пещере Клара будет в безопасности.

Гутильда уложила Клару на свою постель и поспешно приготовила оживляющее питье. Но холодные и плотно сжатые губы девушки невозможно было разомкнуть.

Наконец под воздействием резко пахнущих благовоний, сжигаемых в курильнице, на лбу Клары выступили капельки пота. Она была жива. Полудикая девушка, ухаживавшая за ней, спасла ее от смерти, как раньше ее спасли юные бродяги… Первый взгляд Клары упал на Гутильду, подругу ее детства, и она, рыдая, протянула к ней руки.

— Вам нельзя говорить, — предупредила Гутильда. — Потом вы нам все расскажете, а сейчас надо отдохнуть. Выпейте-ка это!

Клара повиновалась. Закрыв глаза, она вспоминала, как еще малюткой, держась за руку дяди, приходила в пещеру Дареков. Старики беседовали о целебных травах, а она играла с Гутильдой, которая не по-детски серьезно рассказывала, как бабушка завещала ей золотой серп.

Керван молча смотрел на Клару. Еще в те далекие дни он полюбил эту веселую черноглазую девочку, появлявшуюся в их пещере, словно луч солнца… Теперь она вновь была здесь, закутанная в покрывало, которое чуть не превратилось в ее саван, и Керван глубже, чем когда-либо, таил свою любовь. Под кровом его родных девушка была для него священна вдвойне.

В свою очередь и Клара относилась к застенчивому юноше иначе, чем к остальным. Она любила слушать, как он поет старинные баллады, дошедшие от далеких предков. Иногда, если в семье рождался еще один бард, к этим песням добавлялись новые строфы…

Лежа на постели, сложенной из листьев и еще хранившей запахи леса, Клара в полудремоте вспоминала о минувших днях.

На рассвете звонарь обнаружил, что церковная дверь взломана. Но после тщательного осмотра выяснилось, что ничего не пропало, и таинственный случай объяснили вмешательством злых духов. Новый священник, лишь недавно окончивший семинарию, трижды, во главе торжественного крестного хода, обошел всю деревню под звуки гимна усопшим: «Dies irae, dies illa» [32] . Жители, дрожа от страха, следовали за процессией; после смерти аббата Марселя им еще чаще, чем раньше, чудились голоса Клода и Клотильды, упрашивающие помолиться за них.

Лишь одни Дареки знали, в чем дело, но они были слишком хорошо знакомы с местными верованиями, чтобы открыть правду. Они не сочли нужным даже сообщить Кларе о смерти дяди, особенно когда узнали обо всем, что ей пришлось пережить. Окружив девушку, все с ужасом слушали рассказ о происшествиях, заставивших аббата Марселя похоронить племянницу заживо, и повторяли: «Оставайтесь у нас, тут вы в безопасности, мы сами будем хлопотать всюду, где нужно».

Клара не забывала про девочек, томившихся в приюте, и вздрагивала при одной мысли об их участи; но как их спасти?

— Возможно ли, — спрашивал старый Дарек, — что так трудно добиться правосудия?

И Клара, в которой пробуждался дух протеста, отвечала ему:

— Знаете ли, дядюшка Дарек (впрочем, вы же не читаете газет), что о каждой казни пишут: «Правосудие наконец свершилось»… И вот оно свершается уже давно, а между тем бедняки вынуждены по-прежнему тщетно взывать к нему…

Такого же мнения придерживался и Керван; его ум был взлелеян старинными песнями о справедливости. Но сейчас он думал о другом: словно звезды в ночи, ему сияли черные глаза Клары.

Девушка не сердилась на покойного дядю: ведь она сама видела, как в его душе горячая любовь к ней боролась с не менее пылким фанатизмом. Что мог поделать несчастный старик, чье сердце раздирала невыносимая боль?

— Он теперь успокоился, — говорили ей Дареки, — он больше не страдает.

Силы у Клары все прибавлялись; ей уже разрешили сидеть. Семья собралась вокруг нее, чтобы обсудить положение.

— Если б я нашла Анну Демидову, — сказала Клара, — она помогла бы мне. Анна говорила, что в марте поедет в Англию. Теперь февраль, значит я успею ее разыскать.