Они молча слушали его. Дрожащий свет лампы освещал их убогое жилье; слышно было, как на улице беседовали углекопы. Этой ночью спалось не всем. Свидетелям катастрофы хотелось поделиться впечатлениями; но многие остались невозмутимы. Они привыкли к несчастным случаям; это было неизбежным последствием работы в шахте. Сегодня пострадали одни, а завтра то же самое может произойти с другими… Отупевшие от утомления, они спали.

— Подумать только, что в шахте нет даже простой аптечки! — заметил кто-то. — Бедняга Карадек целых три часа лежал на земле, пока наконец не явился врач…

— Да, несладко ему пришлось. Он очнулся от свежего воздуха.

Говорившие завернули за угол. Ивон слышал их слова.

— Это правда, — сказал он, слабо улыбаясь. Его улыбка была грустнее слез. Луизетта проснулась и плакала вместе с сестрами. Глаза Карадека блестели от лихорадочного жара. Он продолжал:

— А ведь есть, кажись, закон о труде в шахтах, принятый еще в тысяча восемьсот тринадцатом году. Статья тринадцатая этого закона гласит, что владельцы шахт обязаны заботиться о семьях раненых, задохнувшихся и убитых углекопов. Но тем не менее у рабочих отчисляют несколько процентов заработка в кассу взаимопомощи, хотя от управления ею они отстранены, а потом, когда они становятся калеками, их выбрасывают на улицу… Вот что ожидает меня, если я не смогу вернуться на шахту. Но я надеюсь поправиться.

— Успокойся, отец, — попросила Анжела. — Тебе вредно волноваться.

— Да, я хочу выздороветь, потому что, несмотря на все, нам здесь лучше, чем где бы то ни было.

Он дал дочерям еще немало советов: никого в квартиру не пускать, следить, чтобы младшая не болтала лишнего… Можно было подумать, будто этот человек — важный государственный преступник: так он боялся, чтобы любопытный глаз не проник за двери его жилища…

Товарищи раненого вернулись и отнесли его в больницу.

Следующий день был воскресный, и дети могли навестить Ивона.

— Вот так удача! — сказал он.

Но до прихода дочерей к нему зашел шахтный смотритель, г-н Поташ, желавший выяснить, при каких обстоятельствах случилась катастрофа. Канат быстро починили, и смотритель не понимал, как мог произойти обрыв. Из четырнадцати углекопов, находившихся в клети, остались в живых только двое, и он явился их допросить.

— По-моему, перегрузили клеть, — заявил Карадек. — Нас было четырнадцать, канат не выдержал, а предохранительные скобы не были надеты; вот клеть и полетела вниз.

— Такой канат не мог бы оборваться, если бы его не дергали! — возразил г-н Поташ. — В несчастных случаях всегда виноваты сами рабочие! Наш технический надзор так хорошо поставлен, что ничего не может произойти. Но когда вас спускают в клети, вы обрываете канат; когда вы сходите по лестницам, вы ломаете ступеньки, а потом утверждаете, будто они сгнили; когда вы пользуетесь подъемником с площадками, вы не думаете о том, что делаете, не следите за ходом машины и, вместо того чтобы сойти с площадки во время остановки, продолжающейся одну секунду, падаете в шахту! Все это — по вашей вине, а не по вине хозяев!

Гордый своей эрудицией, он подошел к другому пострадавшему и стал так же нудно разглагольствовать. Но тот отказался с ним разговаривать. Надувшись как индюк, смотритель вышел из больницы. Встретив Анжелу с сестрами, он остановился, пораженный их красотой.

— Куда вы идете, девочки? — спросил он.

— К нашему отцу, Ивону Карадеку.

— Вот как? Вы — его дочери?

— Да, сударь, — ответила Анжела, беря сестер за руки и пытаясь пройти.

— Постойте-ка! — удержал ее смотритель. — Вы, наверное, нуждаетесь, ваш отец болен. Приходите ко мне, я живу в большом доме на улице Сен-Луи, первом налево, с резными воротами.

— Большое спасибо, сударь! — сказала Анжела, уклоняясь от приглашения. Наконец смотритель пропустил ее с сестрами, но еще долго глядел ей вслед.

Благосклонность г-на Поташа испугала Карадека, которому дочери рассказали об этой встрече. Правда, говорили, что смотритель ведет в высшей степени строгую жизнь, но к чрезмерной, показной добродетели Ивон всегда относился недоверчиво. Поэтому он еще раз велел дочерям не выходить из дому без особой надобности.

Тревога за судьбу девочек настолько ухудшила состояние здоровья Ивона, что на другой день врачи решили отнять ему ногу. Но с деревяшкой вместо ноги работать в шахте нельзя, и он заупрямился. «Я поправлюсь!» — повторял бедняга. Решили подождать. «Его положение безнадежно, но он сам виноват!» — говорили врачи.

Болезнь отца пугала Анжелу больше, чем нужда. Ей случалось жить и на меньшую сумму, чем франк в день; знавала она и такие дни, когда не на что было купить хлеба… К тому же теперь, в мае, уже не требовалось топлива, которое углекопы, как и все прочие местные жители, должны покупать для себя. Однако деньги были нужны на еду и на квартиру. Но им не выдали ни полушки пособия — потому ли, что про Карадека забыли, или потому, что ни он, ни дочери его не ходили в церковь, хоть и называли себя бретонцами.