– Ты вернешься вместе со мной в Назарет.

– Нет, отец. Там я умру с тоски.

– Выдумки!

– Возможно, я узнаю у него, как излечить вашу болезнь. Вы ведь сами не обратитесь к нему,- лукавил юноша.

– Глупости! Он шарлатан.

– Он спас меня. И помог хозяину дома.

– Глупости! Не смей перечить мне! Если ты пойдешь с ним, я отрекусь от тебя и лишу наследства, - пригрозил Зеведей крайней мерой.

Для сознания человека не бывает иной вины кроме той, которую оно принимает на себя само. Чувство вины - чувство добровольное. Человеку невозможно внушить вину, если он ее отвергает, и невозможно отнять, если он ее уже взял на себя. Самое чудовищное преступление может быть без вины, и самый ничтожный поступок может быть с виной. Раскаяние - это свободный выбор. Всякий суд – это насилие. Зеведею не было до этого дела, когда он выносил в своем суде приговоры, решал, кому быть виновным. Он гордо восседал на судейском месте и воплощал собою справедливость, сам Закон и карающий голос Господа. Но теперь перед ним стоял его сын, и он не принимал отцовского суда.

Иоанн ушел.

Зеведей бы сломлен.

Иоанн размыкает веки, и свет бьет ему в глаза. Он обнаруживает себя лежащим на сене в старом сарае. Сквозь оконце на него смотрит осеннее серое небо. Пахнет кислым дымом и дождем. Его память совершает волшебный скачок, и он разом вспоминает все: вчерашний уход от отца, дорогу с Иисусом, ночевку в деревушке под Каной.

Хромой Иуда сидит у костра, выгоревшего за ночь. В дверях появляется освеженный Иисус с хлебом, сыром и молоком. Он улыбается Иоанну.

– Вставай, Иоанн. Солнце взошло. Птицы запели, кони заржали, львы заревели. Все приветствуют новый день.

– Учитель, я ничего не слышу, - потягиваясь, с виноватой улыбкой признается юноша.

– Неужели? Я тоже не слышу. Но это не важно. Вставай, умойся дождевой водой в кадке. Вкусим даров нашего гостеприимного хозяина.

Иоанн охотно вскакивает на ноги. Сегодня учитель в хорошем настроении, и его душа тут же отзывается на этот призыв.

– Что это он так расщедрился? - спрашивает Иуда.

– Я дал ему совет, как избавится от его хвори.

– Что за хворь?

– Запоры.

Иоанн фыркает от смеха и выходит из сарая. Он привычно изучает небо. Ничего, кроме дождя оно ему сегодня не сулит. Похоже, ангелы потрудились за ночь, натащив столько туч над головой юноши. Ладно, его час еще придет. Он плещет в лицо из деревянной лохани, утирается рукавом нарядного хитона цвета индиго и возвращается в сарай, где на холщовой тряпке уже накрыт завтрак. Иоанн ест хлеб и черствый сыр с аппетитом. Бродячая жизнь приходится ему по вкусу.

– Я видел чудный сон, - рассказывает он, - синее-синее озеро, гладкое-гладкое, и мы идем по нему, а вода нас не поглощает, словно твердь. А потом что-то еще, но я никак не могу вспомнить. Так интересно, будто во сне у тебя есть еще одна жизнь, и ты живешь две жизни: одну - днем, а другую - ночью, во сне. Ты любишь сны, учитель?

– Нет, не люблю.

– Почему? Они у тебя дурные? Мне тоже иногда снятся кошмары, всякие чудовища с рогами. Тебе они тоже снятся?

– Я не люблю сны за то, что они возвращают меня ко мне прежнему.

– Как это?

– Всем ли ты доволен в себе, Иоанн?

– О нет! - восклицает юноша. - Мне многое в себе не нравится. Иногда я даже желал бы родиться другим человеком. Хотя я не представляю как это возможно. Ведь другой человек это уже не я. Но я хотел бы измениться. Стать менее чувствительным … менее суматошным … Многое во мне не так, - печально заключает он.

Этот юношеским артистизм, стремящийся быть тем, чего он него ждут, как податливая глина, принимающая правильные формы под рукой ваятеля, вызывает у Иуды холодную усмешку. Он не верит этому мальчишке ни на грош.

Иоанн ловит эту усмешку и сердито смотрит на калеку.

– Мы строим себя как дом, - объясняет в это время Иисус. - Поднимаем стены, ставим кровлю, меняем двери и окна. Как плотник, я знаю в этом толк, - иронизирует он на мгновение. - Так вот. Сны возвращают меня в старый дом, в котором я давно не живу, и не хочу возвращаться в него. В нем слишком много человеческого. Ложь, страх, похоть, жадность, зависть - все, что свойственно человеку от природы. Этот дом я долго ломал. Его нет в моей жизни. Но он возвращается ко мне во снах. Сны меня делают тем, кем я уже не являюсь, от чего освободился. Я был юн и стал стар. И мне не нужна моя юность. Вот почему я не люблю сны: в них много человеческого.

– Понимаю, - взволновано отзывается Иоанн и косится на Иуду: не смеется ли тот опять.

Но Иуда, погруженный в свои думы, уже не замечает его и высказывается сам:

– Тяжело возвращаться в свой дом, где ничего не осталось.

– Ты бы хотел все вернуть? - спрашивает Иисус.

– Нет, - серьезно отвечает калека. - Мне тоже не нужна моя юность. Что было, то было. Пусть все остается как есть.

И они переглядываются, словно говорят о чем-то, что известно только им обоим. Их связывает прошлое, в котором Иоанну нет места. Он желал бы это узнать, чтобы понять, почему они вместе, ибо кажутся ему совершенно несовместимыми. Что заставляет мрачного Иуду ходить с Иисусом, которого он никогда не называет учителем? Почему они вместе? Зачем просветленному, как небо в солнечный день, Иисусу темный, будто омут, Иуда?