Впрочем, одно обстоятельство меня все-таки злило. В конторе «Шерсть-сукно» нелегко было выцарапать деньги. Правда, во время производства работ, когда я начинал яриться, бухгалтерия кое-что выплачивала, но почти все эти деньги я тут же отдавал своей артели, чтобы дело шло веселее.

В будущем мне пришлось припомнить один разговор, происшедший в конторе в жаркий летний день. Я пришел, как обычно, требовать денег, и мне в бухгалтерии дали понять, что со мной могут быстро расплатиться ремонтно-строительными материалами, на которые рынок предъявлял острый спрос.

Рынок? Ну нет, никаких рынков. Я не торгаш, не спекулянт. Я вольный стрелок техники. Изобретатель. Дока на все руки.

И вот дирекция предложила мне еще один грандиознейший подряд — полную электрификацию всех корпусов фабрики. Это было по мне: у меня страсть к электротехнике.

Взяв этот подряд, я, прежде чем приступить к монтажу, поработал головой, пофантазировал, а затем продемонстрировал своего рода чудо — моя артель закончила работу в ошеломляюще короткий срок. Приемочная комиссия, несмотря на сугубую придирчивость, признала исполнение отличным. Замечания комиссии были незначительны. Артель принялась по списку замечаний производить кое-где идеальную зачистку, наводить сияние и лоск. Затем наступили дни безделья, дни ожидания денег.

Согласно договору, ваш покорный слуга должен был чертовски разбогатеть. Мне причитались очень большие деньги, ведь я еще недополучил и за ремонт газогенератора, — в общем, за все про все почти двадцать пять тысяч рублей. Это уже были червонцы, наш рубль равнялся рублю золотом. В свою очередь, я должен был рассчитаться с артелью и внести налоги. Прикидывая в уме, я сбрасывал на все эти предстоящие уплаты примерно половину денег, другая половина доставалась мне. В управлении фабрики для меня уже был заготовлен чек на всю сумму. Я собственными глазами видел его в бухгалтерии. Оставались лишь какие-то последние бухгалтерские формальности. Надо было потерпеть еще несколько дней. Все чаще я поглядывал на этажерку, на баночку эмалевой краски.

Итак, в ближайшие дни я получу несметное богатство. А пока я слонялся по Москве, мечтал.

Выбрав вечерок, я отправился на выставку, в оформлении которой, кстати сказать, принимала ближайшее участие моя любезная сестрица. Это была «Первая сельскохозяйственная и кустарно-промышленная выставка», открывшаяся как раз в это время в бывшем Нескучном саду. Не скрою, я весьма слабо разбирался в проблемах механизации сельского хозяйства, хотя и побыл некоторый срок мукомолом. Удивительные зерноочистительные машины, которые, как я знал по рассказам Маши, были выставлены на обозрение, и даже грандиозный мельничный постав «Красного путиловца» не особенно меня влекли. Бог с ними, с поставами! Хотелось посмотреть некоторые другие экспонаты — о них я тоже уже был слегка наслышан.

Рабочий день, очевидно, кончился. На виадуке, перекинутом через Крымский вал, было тесно. В ворота выставки люди шли толпой. Мелькали кумачовые косынки девушек, бесчисленные кепки и фуражки. Я столь обтрепался за последний год, что и в этой скромно обряженной толпе выглядел отнюдь не щеголем. Впрочем, в воображении я уже видел себя одетым в новый костюм, в красивое демисезонное пальто с иголочки.

Я сразу направился к павильону «Металл и электричество». Я знал, что это — самое большое, единственное тут железобетонное здание. Шестигранник в плане, с шестью изящными портиками, павильон был очень хорош. А главное, перед одним из портиков, возле тонких квадратных колонн, виднелся прелестный силуэт аэросаней нового выпуска, из кольчугалюмина. Того самого кольчугалюмина, о котором когда-то мне говорил Ладошников. Теперь, вероятно, он и вспоминать обо мне не желает в своем Петрограде. Но ничего, близок день, когда он услышит обо мне!

Аэросани были огорожены несколькими металлическими столбиками, соединенными канатом. Я все же дотянулся рукой до пропеллера, потрогал обшивку. Вспомнилась поездка в Серпухов, вспомнился Кронштадт… Со времен Кронштадта прошло два с половиной года, а что я создал с тех пор? Эх, Бережков! Но ничего, теперь недолго ждать…

По ту сторону саней разговаривали двое. Какая-то настойчивая девица донимала экскурсовода вопросами; тот еле успевал отвечать.

— Без тормозов? — воскликнул девичий голос. — Не может быть, чтобы без тормозов! Ведь это же аэросани.

Где-то я уже слышал этот голосок… Да, да. Он и тогда звучал немыслимо строго. Точно таким же тоном строгая девочка допытывалась у Николая Егоровича: «Разве бывают аэросани?»

Я приблизился. Интересно, узнает ли меня эта особа, вспомнит ли она того, кто в далекий весенний вечер примчал ее на мотоциклетке к воротам детского дома?

Представьте, узнала: «Вы же ученик Жуковского!» К радости экскурсовода, получившего отставку, я был мигом засыпан вопросами.

— Что это за кольчугалюмин?

Мысленно отблагодарив Ладошникова, что в свое время просветил меня, я описал этот металл так, словно сам его изобрел.

В процессе беседы я не без удовольствия разглядывал свою слушательницу и тут же пришел к выводу, что самым восхитительным в женской внешности является сочетание блестящих карих глаз и светлых волос. Косы в те времена считались чем-то старорежимным, и волосы этой прелестной особы, золотистые, кое-где выгоревшие, были подстрижены в кружок. Тоненькую фигурку облегал легкий костюм в мелкую клетку. Такие костюмы, как вскоре пояснила мне Валентина (строгую девочку авали Валей), были сшиты всем выпускникам детского дома.