— А мельницу вы открыли не всерьез?

— Мельницу?

В ту же минуту я вспомнил: да, действительно, когда-то на вывеске мельницы я с сестрой легкомысленно вывел: «Инженер Бережков». Неужели следователь знает про это?

— Видите ли, — торопливо заговорил я, — такой случай был. Однажды я назвал себя на вывеске инженером Бережковым. Но это я совершил не злостно, а… Ну, как вам объяснить? Мельницу я открыл по вдохновению… Меня словно несли необъяснимые силы…

Он чуть прищурился.

— Необъяснимые силы?

— Да, да… Можете не верить, но я этим увлекался, как игрой. И вот ради того, чтобы все было еще веселей, еще забавней…

Он опять прервал:

— За сколько же вы продали вашу мельницу?

— Я ее не продавал. У меня ее украли.

— Украли? И вам ничего не уплатили?

— Ничего! Один проходимец, некто Подрайский, все оформил на себя…

— Вы жаловались?

— Нет. Решил не связываться.

— Так, — произнес следователь.

И, вынув из стаканчика второй карандаш, опять положил на стол. Я смотрел, недоумевая. Для чего ему эти карандаши? Зачем он их кладет перед собой?

Он еще подождал, словно давая мне время что-либо добавить. Затем отчеканил:

— Значит, подарили свою мельницу. Так надобно вас понимать?

Впервые беспощадность, которую я уловил в глазах, прорвалась в голосе. Меня охватило отчаяние. Ведь за несколько минут я дважды в его глазах предстал лжецом. Как же мне быть? Как, какими словами разубедить его, переломить страшное решение, которое я вновь прочитал в его взгляде? И, с жутью понимая, что таких слов уже нет, что любые слова тут бессильны, я заговорил:

— Нет, нет, вы неправильно обо мне думаете. Я ничего не хочу скрывать. Даю вам слово: я мельницу не продавал.

Следователь лишь пожал плечами. Я видел: он не верит ни одному моему слову.

— Обозначим все же вашу профессию.

Обмакнув перо, он опять стал писать, произнося вслух:

— Частный предприниматель, торговец…

Я вскричал:

— Нет, я не торговец!

— Пожалуйста, запишем иначе: частный предприниматель, подрядчик.

Я подавленно молчал. Отложив ручку, он сказал:

— Мне известно о вас все. У вас есть единственный путь для облегчения своей участи: расскажите сами совершенно откровенно обо всем.

— О чем?

— О преступлениях, в которых вы тут соучаствовали.

Я вскочил.

— Что? Я не знаю за собой никаких преступлений. Каждая копейка, которую я тут заработал, досталась мне честно. На каждую копейку у меня есть документы. Я не понимаю, о каких преступлениях вы мне говорите.

Следователь положил в ряд третий карандаш. И вдруг я понял его жест. Он был совершенно уверен, что я и на этот раз лгу. Карандаши, как памятные знаки, знаменовали для него мою ложь. Три неправды — три карандаша. Проклятие! Неужели нет способа его разуверить?!

Из бокового кармана я выхватил бумажник.

— Вот! — закричал я. — Со мной все акты, все договоры.

Он остановил меня движением руки.

— Не трудитесь. Эти бумаги я имею. Успокойтесь, сядьте. Подумайте, я подожду. Выпейте воды.

— Не желаю я пить воды!

Я мрачно сел. Он полистал папку, задержался взглядом на каком-то листке, поднял глаза и вновь заговорил:

— Ну-с… Не желаете все рассказать сами?

Со всей искренностью я ответил:

— Клянусь, я не представляю, о чем вы меня спрашиваете.

Это не произвело никакого впечатления. Следователь жестко сказал:

— В таком случае я вам расскажу.

Сжато и ясно, абсолютно логично, он изложил мое преступление. Я пришибленно слушал. Следователь не ошибся ни в одной цифре, ни в одной дате: каждая подробность, которую он привлекал для обоснования ужаснейшего обвинения, была верной. Под конец, когда мне предстало его построение, я моментами прислушивался к нему как бы со стороны и тогда с трепетом чувствовал, что сам начинаю верить, будто я, ваш покорный слуга Бережков, несомненно, преступник.

Вот какова приблизительно была цепь его доводов. Вначале он рассказал о том, как я получил первый подряд.

— Это был период, — говорил он, — когда арестованная ныне группа лиц из состава дирекции еще не вступила на преступный путь. С вами заключили договор, но не входили в сговор. Конечно, и тогда, исполняя этот договор, вы обогащались за счет государства, но без преступлений.

Он совершенно точно назвал сумму, которая после вычета всех моих расходов причиталась мне за ремонт газогенераторов, — что-то около двадцати пяти тысяч рублей за восемь месяцев грязной, тяжелой работы, то есть примерно по три тысячи в месяц.