– Чего вы хотите, Кузькин? Я же вам русским языком говорил, что лечение я отменять не буду.

– Серу отмените, Александр Иванович.

– Как же я могу ее отменить, – возмущенно произнес доктор, – если вы дебоширите по ночам, весь двор на уши поставили. Меня уже начальник милиции затретировал, просит принять меры. Уймите, говорит, вашего алкоголика. Везде только и слышишь: Кузькин да Кузькин. Сколько можно?

– Так это все враки, доктор, – возмущенно произнес Кузькин.

– Как враки? – удивился Александр Иванович. – Все знают, если вы выпьете, Николай Иванович, то диким человеком становитесь. Прямо Рембо местного масштаба.

– Это я дикий человек? – обиделся Кузькин. – Это у вас, извините, Александр Иванович, методы лечения дикие, средневековые… Не зря говорят, как вы к нам приехали, так полгорода антабусом закормили. – Кузькин на мгновение оторопел, испугавшись собственных слов. Он понял, что допустил оплошность, так как доктора в городе давно уже прозвали «антабусом» за любовь к этому препарату. В кабинете воцарилась зловещая тишина.

Моргуля как-то весь изменился в лице и медленно встал из-за стола.

– Да, я люблю применять этот препарат! – с пафосом воскликнул он, отчего у него слегка задергался правый глаз. – И я этого не скрываю. Другого не придумали. А что мне прикажете делать с такими, как вы? Вот вы, Николай Иванович, – продолжал он, – еще две недели назад, вот в этом самом кабинете давали клятвенное обещание мне и лейтенанту Сундукову, что не будете больше пить и безобразничать. И что же вы сделали?

– А что я сделал? – удивленно пожал плечами Кузькин.

– Как, вы не помните? – Доктор вытащил из стола справку из медвытрезвителя и замахал ею перед самым носом Кузькина. – Это надо так напиться, чтобы испортить мундир собственному участковому! Уважаемому человеку. Лейтенанту Сундукову. У вас совесть есть? Вам что, фонарных столбов мало, так вам милиционеров подавай?

– А при чем тут я? – обиделся Кузькин. – Вы, Александр Иванович, не знаете, а говорите. У меня тогда голова сильно болела. От гриппа. Да еще жара сами знаете какая. А тут, как на грех, товарищ Сундуков пришел со своей воспитательной работой. Тут меня от жары и затошнило. Ну я в Ригу и поехал. И прямо, как назло, товарищу лейтенанту на мундир. – Кузькин приложил ладонь ко лбу, как будто у него еще болела голова.

– Вы у меня не в Ригу, а в ЛТП поедете, без медицинской справки, по блату, – разозлился Моргуля.

Кузькин испуганно попятился к двери.

– Стойте, Кузькин. – Доктор подозрительно посмотрел в его сторону. – Что-то одеколоном пахнет. – Моргуля стал принюхиваться. – Кажется, «Шипр», – заключил он.

– Ну вот, начинается, – попробовал возмутиться Кузькин. – Уже и одеколоном освежиться нельзя!

– И это вы мне говорите? – скривился Моргуля. – Освежиться после бритья. Марш в процедурную! – гаркнул он во всю глотку. – Серу в четыре точки.

Кузькин открыл дверь и пулей бросился в процедурную.

Моргуля немного успокоился, сел на стул.

– Ну и времена настали, – сказал он Марье Ивановне. – Свободы личности захотели, демократию им подавай! Совсем невозможно стало работать!

Случай в морге

На самом краю села Березовка показались двое мужчин. Они только что вышли из старой одноэтажной больницы и поднимались по поросшей травой дорожке на небольшой зеленый пригорок, где находилось патологоанатомическое отделение. По бокам дорожки росли густые кусты сирени, окруженные выгоревшей колючкой и желтыми полевыми цветами. Высокий широкоплечий мужчина в коричневой кепке и в резиновых сапогах – сам главный врач районной больницы Сергей Иванович Селизар. Его крупное, не лишенное красоты, доброе украинское лицо с черными глазами украшали сползающие до самого подбородка роскошные посеребренные усы. Несмотря на довольно зрелый возраст, он еще сохранял могучее здоровье. При первом знакомстве его можно было бы принять за шеф-повара какого-нибудь преуспевающего ресторана, и только привычная деловитость и хорошее знание латыни выдавали в нем медицинского руководителя. Его спутник, только что приехавший из области новый патологоанатом Константин Иванович Ознобин – худощавый молодой человек лет тридцати, с острой козлиной бородкой и желтым утомленным лицом, носил маленькие круглые очки. Он глубокомысленно щурился на главврача и казался похожим в этот момент на молодого профессора.

Прошло всего два года, как в Березовке организовали районный центр, поэтому справа от больничного забора все еще виднелись молочные фермы, телятники, одиноко золотились соломенные скирды. Было слышно, как с поля гнали ревущее колхозное стадо. Легкий ветерок стряхивал с придорожных трав сверкающие капельки только что выпавшего дождя, принося вместе с освежающей прохладой запахи скошенной люцерны и силоса, смешивающиеся с ароматом парного молока.

Всю дорогу Сергей Иванович хмуро поглядывал на съежившуюся фигуру своего спутника. Невзирая на ранние холода,

Ознобин был без пиджака, в одной белой сорочке с узким черным галстуком и в легких остроносых туфлях, которые глубоко увязали в грязи. Его бледное нервное лицо, вся его субтильность и утонченность, казалось, не вписывались в местный колорит и вызывали смутное недовольство в душе Сергея Ивановича. Он знал, что Ознобин долгое время работал в областном отделении судебной экспертизы, затем поступил в аспирантуру на кафедру патологической анатомии, написал несколько научных статей, готовился к защите диссертации, как вдруг неожиданно уволился и попросился в район. Константина Ивановича многие считали странным человеком. Еще в школьные годы он поражал своих товарищей терпением и усидчивостью, всегда был бледен и худ. Его детство и юность протекали не в играх и развлечениях, характерных для этого возраста, а за чтением книг, размышлением о жизни и своем предназначении в ней. Эти черты характера вполне можно было бы назвать замечательными, если бы за ними не скрывался страх перед жизнью, стремление все учесть, предопределить, оградить себя от непредвиденных обстоятельств и опасных поворотов судьбы. Он не принимал жизнь такой, какой она была, а пытался ее загнать в четкие рамки, запрограммировать на много лет вперед. По намеченному плану он окончил мединститут, готовил себя к научной работе, поступил в аспирантуру. И как ломовая лошадь тянул многолетнюю лямку. Бессонные ночи и изнуряющий труд подорвали его и без того некрепкое здоровье, забрали у него силы и энергию. И когда он однажды оглянулся назад, то вдруг ясно понял, что искусственно создал для себя такую жизнь. Таланта ученого у него, пожалуй, никогда не было, а его статьи и научные работы не представляют никакой ценности и никому не нужны. Но Константин Иванович сумел спокойно принять этот факт, поэтому не озлобился на весь белый свет, не ударился в черную тоску и печаль, наконец, попросту не запил, а решил сменить на время обстановку. И вот, прожив всю жизнь в областном центре, в маленькой коммунальной квартире, привыкнув к городским удобствам и услугам, он, не зная деревенской жизни, едет в Березовку, мечтая о здоровом воздухе и целительной тишине.

Когда они подошли к отделению, уже вечерело. Солнце буквально на глазах превращалось в огромный шар и медленно опускалось за горизонт. Оно то сияло между узкими длинными тучами, то вновь погружалось в их розовый туман, добавляя к пылающему закату темно-синие, свинцовые оттенки. Впереди под развесистой кроной грецкого ореха показалось небольшое каменное строение, чем-то напоминающее старый колхозный склад, с обшарпанной и темной от сырости штукатуркой, с мокрой черепичной крышей и закрашенными окнами.