Гномы дружно загоготали и снова принялись за дело. Рунгерд поклонилась Балину и, коротко, его воинам и пошла прочь.

Воины Рихвина почувствовали себя хозяевами лагеря и, несмотря на усталость и раны, принялись готовить ночлег для своих новых товарищей. Латали крыши, вешали на место сорванные с петель двери, натягивали между деревьями полотняный навес для тех, кому не хватит места в хижинах. Скоро к ним присоединились посланные Балином гномы.

Рунгерд с радостью замечала, как вновь заполняется жизнью опустевшая недавно громада ее муравейника. Только теперь она сумеет защитить своих людей. Завтра же они восстановят катапульты, и можно будет уже к обеду начать тренировки новых летунов. Сейчас кроме нее из умевших справляться с крыльями оставался только юный Эймунд. Последний раз она видела мальчишку верхом на Слейпнире высоко в небесах, когда Эймунд привел за собой гномов.

Пораженная внезапной мыслью, Рунгерд едва не вскрикнула, прижала к губам руку. Почему она раньше не вспомнила о Слейпнире? Девушка бегом бросилась туда, где последний раз мелькал над полем битвы белоснежный конь Одина.

И бессильно опустилась на траву рядом с лежащим на земле жеребцом. Заплаканный парнишка Эймунд держал на коленях тяжелую голову коня. Слейпнир хрипел, с его губ падала клочьями розовая пена.

Будь на его месте другой конь, Рунгерд бы, не сомневаясь, прекратила страдания несчастного животного. Но это был Слейпнир. И девушка позволила себе лишь спрятать слезы, уткнувшись в его блестящую шерсть, и надеяться, что кровь богов, текущая в жеребце, не позволит ему погибнуть.

Она приказала перенести Слейпнира в сарай и послала Эймунда за Отцом Дружин.

Хрофт не сказал ни слова. Он лишь положил руку на голову коня, погладил его по шее и вздымающимся рывками бокам. И остался сидеть рядом, устроившись на соломе.

— Эймунд и я побудем с ним, — проговорила Рунгерд, пытаясь разрушить мертвую тишину, что повисла между ними, отгородив Отца Дружин невидимой стеной, которую Руни так хотелось сломать.

— Не надо, — ответил Хрофт тихо и устало. От тона его голоса слезы навернулись на глаза девушки. Сидевший перед ней могучий воин, положивший руку на перепутанную, слипшуюся от крови гриву Слейпнира, не был тем, кого она знала. Не Один и не Хрофт, бледная тень Хрофта. Пустая оболочка, которая на ее глазах заполнялась болью и чувством вины. — У тебя достаточно дел в лагере. Теперь, благодаря твоей лжи, у нас есть армия. И ее надо накормить и устроить на ночлег. Благо Балин позаботится о своих сам. Но те, кого ты заставила принести мне клятвы…

— Я не заставляла, — вскрикнула Рунгерд. — Я всего лишь хотела остановить эту бойню. И подействовало. Ты в этом обвиняешь меня, Отец Дружин?

Она не боялась быть резкой и злой. Потому что даже его гнев, его злость, его брань были лучше, чем это мертвое безразличие.

— Ты бы хотел, чтобы они перегрызли друг другу глотки, а заодно мне и моим людям? Тогда ты смог бы спокойно вернуться к своим пирушкам и девкам! — Рунгерд и сама не ответила бы, отчего образ воительницы, что бросала жадные взгляды на Родителя Ратей, словно стальная заноза, засел ей в сердце.

— Ты солгала, — проговорил Хрофт, не обратив внимания на запальчивые речи девушки и по-прежнему не желая удостоить ее взглядом.

— В чем же? — Ярость Рунгерд готова была выплеснуться наружу потоком брани. — Попыталась успокоить людей, которых какая-то скотина выхватила из своего мира и перенесла в наш, чтобы они друг друга перебили, рвали друг другу глотки. И все — с простой целью: сломать Всемогущего Хрофта. Разве не так? Они привели и тех, кого ты выручал в других битвах, да?

— Да, — отозвался Отец Дружин. Он зябко повел плечами и с неохотой окинул взглядом конюшню. Рунгерд, верно истолковав этот взгляд, сняла и подала Хрофту свой плащ. Он тотчас набросил его на плечи, едва слышно буркнув слова благодарности. Но это, казалось, еще больше рассердило девушку.

— И вместо этого я всего лишь сказала им, что они теперь твои воины. Да, я заставила их думать, что они мертвы, но эти люди верят, что они — воины бога!

— Но я — не бог. — Хрофт впервые за последнее время посмотрел Рунгерд в глаза, и она невольно сделала шаг назад, столько было в его взгляде невыносимой муки.

— Зачем ты так говоришь? Ты Один, Владыка Асгарда! — пролепетала она, отступая.

Хрофт не ответил. Он просто протянул ей руку ладонью вверх. На этой широкой, грубой ладони воина виднелись две алых полосы — след ножа ангханской воительницы. Они уже должны были зажить, затянуться, как затягивались на теле Древнего Бога и более серьезные раны. Но порезы оставались свежими, из них еще сочилась кровь.

Рунгерд зажала себе рот рукой, словно боясь, что, выговорив страшную правду, она лишит себя и Хрофта последней надежды. Отец Дружин сделал это за нее.

— Я больше не бог, дорогуша, — ответил он надменно. — Как-то ты назвала меня богом смертных. Так вот… теперь у смертных нет бога. Зато есть своя земля. Не целый мир, однако довольно большая часть его. На много миль вокруг нет ни крупицы магии. Ни во мне, ни в Слейпнире. Ни в одном из твоих друзей-альвов. Нет колдовства, нет магов и чародеев. Только земля и люди. Вот Бран порадовался бы такому повороту.

Хрофт усмехнулся собственной невеселой шутке.

— Прости, я… — Руни не знала, что сказать или сделать. Будь ее воля, она взяла бы назад все обидные и злые слова, что наговорила.

— Иди и займись делом, — резко оборвал ее Хрофт. — И попроси мальчишку, чтоб он принес мне что-нибудь потеплей. По ночам здесь, мне помнится, всегда собачий холод.

Люди, казалось, только и ждали — приказа. Лучшая тысяча хединсейского тана состояла из истинных воинов. Они сражались в битвах не ради наживы, не ради призрака славы или жажды крови. Они сражались за своего тана. Война была их жизнью, их работой. И работу свою они привыкли делать хорошо. А вот сидение без дела буквально изводило хединсейцев. Первое время после падения Молодых Богов, когда Хьёрвард и ближние миры были, казалось, одним общим полем битвы, объятым пламенем и залитым кровью, воинам Хагена всегда находилось дело. Было где разгуляться мечу. Но Хедин и Ракот не тратили время даром, и огромная чаша Упорядоченного медленно возвращалась в Равновесие. Благословенный мир и будничный покой, тот самый Порядок, по которому так скучали жители Упорядоченного, пришелся не по душе воинам Хединсея. И Хаген готов был поклясться, что заметил радостный блеск в глазах своих людей, когда Борен-тысячник объявил им волю тана.