— Или не начинает, — сказал Виталий.

— Или не начинает, — подтвердила Альфия. — Но тогда такой человек должен быть изолирован от общества. А что касается великих открытий — так за мою практику у меня было человек восемь больных, которые независимо друг от друга открывали средства от рака.

— А может, правда открывали? — прищурился Виталий.

— Да нет, не открывали. Водитель троллейбуса или няня из детского садика лекарство от рака открыть не могут. Они могут созвать телеоператоров и заявить, что у них прорезался третий глаз, или утверждать, что видели во сне марсиан и те подсказали им это средство, и даже собирать под эти разговоры немалые деньги с доверчивых граждан. Но лекарство они открыть не в состоянии. У них нет теоретической подготовки и научной базы. Вы лучше меня знаете, что открытиями занимаются целые научные институты. И то с весьма скромными результатами. Не мне вам объяснять — опыты, проверки, статистическая обработка результатов… А воз и ныне там.

— Но ведь мы с Таней не шарлатаны. Мы проводили настоящие опыты под эгидой настоящего научного учреждения. Что же, вы теперь утверждаете, что мы с Таней больны?

— Про вас я не говорю, — Альфия посмотрела на часы. Все-таки что там нашли у этой Полежаевой? Если операция была — она должна была уже быть окончена.

— Ваше поведение не свидетельствует о болезни. А что касается Татьяны Петровны…

— Я протоколы опытов могу показать.

— Да я ваши опыты не оспариваю. Вы меня поймите: ко мне привезли больную, практически только что вышедшую из комы. Как она в нее впала, почему — об этом я могу судить только из истории болезни. Ваши слова с этой историей расходятся. Объективной информации о том, что произошло с вашей женой до ее поступления в питерскую больницу, у меня нет. Я оцениваю ее поведение на сегодняшний день. И уверяю вас, это поведение ничем особенным не отличается от поведения других больных. Клиника развивается своим чередом. Она дает определенную психическую симптоматику. А уж отчего это случилось — от опытов ли, или, наоборот, напряженная работа способствовала обострению и срыву, — бог знает! Мое дело — лечить.

— Если Таня больна — значит, и я болен, — сказал Виталий.

— История знает и более катастрофические примеры, когда одна сверхценная идея, поднятая на щит недобросовестными людьми, обрастает миллионами последователей.

Он посмотрел на нее с ужасом:

— Такое впечатление, что мы все больны. Мы все находимся в сумерках сознания…

Альфие хотелось закончить разговор. Ей нужно было позвонить в больницу, где оперировали Настю. Она хотела сама узнать, к какому выводу пришли врачи. В конце концов, это она отвечала за состояние больной. Рабочий день заканчивался, и Альфия боялась, что сменившийся дежурный может быть не в курсе событий.

— Извините, я должна позвонить, — наконец, проговорила она. — Проконтролировать одну больную. Ей недавно сделали операцию.

Давыдов поднялся.

— Я понимаю, что и так отнимаю у вас много времени. Но… можно, я потом еще к вам зайду? После того, как схожу к Тане. Я подожду, когда вы освободитесь. — Его тон был почти умоляющим.

— Но ведь я тоже должна пойти к больным в отделение. У меня много дел.

— Я понимаю.

Альфию поразила разница между его вчерашним и сегодняшним поведением. «Что с ним такое произошло?» — подумала она. А он будто ответил на ее мысли:

— Знаете, когда я ехал сюда, я подумал, что у меня, вообще-то, никого нет, кроме Тани. И теперь еще… вас.

Виталий смотрел на нее исподлобья, сам не понимая, зачем пустился в откровения, и ловил себя на мысли, что между всеми этими разговорами, умными фразами, деликатными умолчаниями не перестает любоваться этой женщиной, ее странной, холодной яркой красотой.

«Если б он знал, как мерзко, тревожно, холодно у меня на душе, пожалел бы он меня, как жалеет свою жену?» — вдруг спросила себя Альфия и не пришла ни к какому ответу.

Давыдов пошел к двери. Она открыла и выпустила его. Проходя в дверь, он ненароком коснулся ее руки.

«Случайно или нарочно? И то и другое плохо, — подумала Альфия и тут же усмехнулась: — А как насчет того, что она, не колеблясь, легла бы в постель с молодым доктором и провела эту ночь с Володей?»

От этих мыслей ей стало еще тоскливее. Она захлопнула за Давыдовым дверь и взялась за телефон.

«Что со мной будет? Со мной будет? Со мной будет?»

Из сплошной вязкой каши в Таниной голове острыми горками вздымались отдельные мысли и крутились, как заведенные.

За сегодняшний день произошел заметный прогресс. Таня встала с постели. Пошатываясь, смогла самостоятельно обойти крошечную палату. Дверь была, как всегда, закрыта, но Тане и не хотелось никуда выходить. Здесь, в палате, чувствовалась какая-то хоть и небольшая, но защищенность. Над Таней была крыша, под ней — постель. Ее кормили, давали таблетки, делали уколы. Еще болела кожа в том месте, где оставалась трубка, вставленная около ключицы, но что эта боль по сравнению с сумерками, творившимися у Тани в душе?

На первый взгляд все просто: она здесь, потому что больна. Но отчего она больна? Кто сделал ее больной? Появилась мысль: это испытание. Кто-то и раньше говорил ей об этом, а теперь просто вставил мысль ей в голову, как одну матрешку вставляют в другую. Кто, где и когда — она не запомнила, или не видела, или не поняла. Но тогда ей было страшно. Сейчас в палате она чувствует себя более уверенно.

Каждый день приходит врач. Врач — женщина. У нее сложное имя. Она, Таня, его не помнит. Трудно произносить. Врач очень красивая. Татьяне неприятно думать, что Виталий, ее муж, разговаривает с ней, пока она лежит здесь, в палате. С Виталием все тоже прояснилось. Еще недавно она считала, что он ей враг, теперь же ей стало ясно, что он — и не враг и не друг, а тоже послан помогать ей в испытании. Во всяком случае, теперь она его не боится. Таня просила врача, чтобы ей разрешили присутствовать при их с Виталием встречах, но врач сказала, что это неудобно — она слишком занята и разговаривает с Виталием в разное время и чуть ли не на бегу.