Наконец сняли швы. Лечащий врач сообщила Диме, что он может везти ее обратно.

— Я не поеду в больницу! — Настя свернулась на постели комочком и отвернулась к стене. — Я лучше убегу!

«Бедная девочка!» — дружно завздыхали соседки-бабульки.

Предчувствуя перевод, Дима несколько дней разрабатывал план. Он наклонился к Настиному уху.

— Только никому ничего не говори! Мы не поедем в больницу сразу после выписки!

У Насти мгновенно высохли слезы.

— А куда мы поедем?

— Тише! Мы поедем ко мне!

Она закрыла глаза и счастливо прошептала:

— Ура!

Потом Дима еще долго вспоминал этот счастливый день. Он ничего не сказал Альфие в надежде, что она ничего не узнает. Взял переводные документы и, дождавшись, когда докторша отделения куда-то ушла, просто вывел Настю на улицу.

К счастью, погода стояла замечательная. Прошло несколько дождливых дней, снова появилось солнышко, по-осеннему мягкое, что казалось и к лучшему. Жара Насте совсем была не нужна.

Дима заранее купил ей джинсы и кофточку. Настя оделась и немножко посидела в приемном, пока он нашел такси, которое отвезло их в какой-то парк. Откровенно говоря, в парке было грязновато и очень пыльно. Но засохшие от жары листья лежали под деревьями шуршащим ковром, на котором они и сидели, никуда не торопясь. Потом, когда они захотели есть, нашли в центре городка какое-то кафе. Впервые после операции Дима разрешил Насте поесть обычной, не больничной пищи.

Вечером они поехали в общежитие. Настя, полчаса провертевшаяся перед маленьким зеркалом в ванной, с блестящими от слез глазами клялась Диме в любви и говорила, что никогда еще у нее не было такой замечательной кофточки и таких клевых джинсов. А потом они легли в постель, и между ними возникло такое единение, такая нежность и такой восторг, каких никогда у Димы не было до этого ни с одной девушкой. Хотя девушки не обходили его стороной.

Дима был на седьмой небе от счастья. И, видимо, это ощущение счастья помогло ему подобрать слова, чтобы убедить Настю на следующее утро вернуться в больницу.

— Я буду с тобой, и вечерами, когда никто не видит, мы будем уезжать сюда, в нашу комнатку, и будем здесь ночевать. А потом я договорюсь с Альфией, чтобы она тебя выписала под мою ответственность.

Настя грустно согласилась. Она понимала, что проблема состояла еще и в том, что скоро должны были приехать ее мать с отчимом. И Настя боялась, что они заберут ее с собой. Ехать с ними она совершенно не хотела.

Альфия, конечно, сразу же узнала, что Настю перевели из хирургического отделения, но в больницу ни она, ни Дмитрий не вернулись. Левашова была вне себя от бешенства. Она позвонила лечащему врачу, позвонила медсестре на пост — и выяснила, что «жених» девушку забрал, а куда, никто не знает.

«Так он теперь у нас „жених“! — Она положила трубку и высыпала рыбкам полпачки корма. — Интересно, кто все-таки болен? Я, он или эта Полежаева?» У Альфии даже пересохло во рту от гнева.

В этот момент в кабинет постучались. Она проглотила слюну, три раза медленно выдохнула и вдохнула, поправила на себе костюм — лимонно-желтого цвета, очень ей к лицу (собственно, и куплен-то костюм был накануне — она надеялась поразить Диму) — и пошла открывать.

— Тане опять плохо! — Давыдов, бледный, испуганный, стоял в дверях. Ни слова не говоря, Альфия повернулась, надела поверх костюма халат и пошла вместе с ним к Татьяне.

Ничего особенно плохого в состоянии Татьяны она не нашла.

— Ну, растревожил ее этот крест. — Она взяла из рук Давыдова крестик и внимательно его рассмотрела. — Он и в самом деле весьма необычный. Видите, какие острые формы? Все устремлены не книзу, а вверх. Профессор мой, убежденный фрейдист, утверждал, что фаллические символы подсознательно очень волнуют наших больных. — Она покосилась на Виталия: — Вы не находите?

Он взял у нее из рук крестик и спрятал в карман.

— Ничего я не нахожу. Зря я вообще с этими крестами связался.

— Ну почему?

Альфия включила все свое обаяние. Этот паршивец Сурин не изволил приехать, а зря. Он не получит с этой Полежаевой и доли такого удовольствия, которое мог бы получить с ней, Альфией. Даже от разговора, не говоря уже обо всем остальном! Что, собственно, знает и умеет эта девчонка?

— Разве вы никогда не замечали, — продолжала Альфия, проникновенно заглядывая в глаза Давыдову, — что в трагической истории страстей Христовых у большинства светских людей наибольшей популярностью пользуется несостоявшийся роман с Магдалиной, что отражено во множестве произведений искусства, в то время как матери особенно переживают страдания Марии, видевшей, как истязают ее сына? Верующие же озабочены идеей воскресения. При этом фаллический символ находится именно в идее вознесения, то есть устремления вверх какой-то силы. Если хотите, сила — это любовь. Разве не эта идея заключена в самой истории о Христе?