Так что через год Опарина отправили в школу военной контрразведки КГБ под Новосибирском. После нее он стал уже настоящим оперуполномоченным, а не каким-нибудь там сексотом.

Но главное и важное по-прежнему проплывало мимо. В первый же день, когда он вышел на работу по возвращении из Новосибирской школы, его послали на железную дорогу, где прорвало канализацию и говно залило рельсы.

Надо было узнать: нет ли тут какой диверсии?

«Какая, на хрен, диверсия? Трубы надо было вовремя менять!» — ругались пожилые обходчики.

Примерно так (только без мата) Сергей и написал в справке.

Остальные задания были очень похожи на первое. И так целую жизнь: говно и рельсы. Даже в воюющем Таджикистане он не внедрялся в ряды оппозиции, не ловил шпионов, а разбирался с проворовавшимися прапорщиками-кладовщиками. Направлял материалы в военную прокуратуру, а та благополучно хоронила их. Прапора посмеивались и воровали дальше.

От полного разочарования в жизни его спасла новая мечта: стать генералом. И приехать служить в родной город, чтобы доживать свой тихий век на высокой должности в знакомых местах. По крайней мере, можно было бы по-доброму раздувать щеки перед одноклассниками. А также строить дачку, ездить на шашлычки туда, куда простым смертным доступ запрещен… Красота! Что же еще делать, раз с настоящими делами не повезло?

В отпуске он даже наводил справки, нельзя ли перевестись в только-только создававшуюся налоговую полицию. Может, там будет легче сделать карьеру? Генеральские звезды они ведь везде — генеральские.

Но сейчас он благодарил судьбу за то, что тогда что-то не срослось с переводом. Ведь теперь самое главное и важное должно было вот-вот появиться в прицеле автомата.

«Только бы боевики не струсили, — подумал Опарин. — А то будет, как всегда, сплошной облом…»

Бу-буххх!

Это уже не сердце, это прилетела мина. За ней еще и еще. Земля затряслась.

«Вот оно!» — Сердце приятно дрогнуло, а потом стало работать медленно и отчетливо. Как метроном.

Волнение исчезло.

Теперь Опарин предвкушал.

Он вновь почувствовал себя молодым курсантом, выходящим на борцовский ковер.

Только на этот раз борьба шла по настоящим правилам: до первой смерти…

В прицеле появились фигурки бегущих врагов. Опарин задержал дыхание. «Выстрел должен быть неожиданным», — вспомнил он слова инструктора по стрельбе. Из памяти вынырнули картинки с курсантского полевого учебного центра: высокая трава, куски дерна на позициях для стрельбы, мишени с человеческими фигурами вдали. Надо брать под обрез…

Опарин представил себя юным курсантом, выполняющим на стрельбище упражнение № 8 для АК-74. Сколько там надо сбить на пятерку?

«Тук-тук-тук», — застрочил его автомат.

Фигурки бегущих мишеней-головастиков падают.

В прицеле появляется квадрат. Опарин вспомнил рисунки из наставления по огневой подготовке: «Гранатометчик». И срезал очередью гранатометчика, стоявшего на одном колене и стрелявшего по заставе.

Вдруг картинки-мишени разом исчезли: на особиста бежал моджахед с перекошенным от злобы лицом. Он был уже метрах в двух от позиции Сергея. «Как он добежал? Как я его просмотрел?» — подумал майор-контрразведчик и нажал на спусковой крючок.

Автомат заклинило.

Опарин попытался схватить гранату, но неловким движением опрокинул цинк от себя. «Черт!» Тянуться за гранатами было поздно. Моджахед уже возвышался над ним. В лице врага пылала ненависть.

«Ни за что не приму смерть на коленях» — эта мысль словно ударила в голову Опарину. Он встал и выпрямился.

«Я — мужик, — сказал его горящий взгляд врагу. — Убей меня, если сможешь, глаза в глаза. Как настоящий воин. Но торопись. У тебя всего секунда. Потому что потом я убью тебя!»

Взор на взор.

Целый миг они стояли и смотрели друг на друга, словно пытались взглядами сломать тот стержень, что торчал внутри противника.

Наконец моджахед нажал на спусковой крючок.

Осечка!

В следующее мгновение Опарин выхватил кинжал и всадил бандиту в живот. Затем медленно пропорол снизу вверх, провернул клинок и вытащил. Кишки боевика полезли из живота.

Враг бросил автомат и схватил уползающие кишки, пытаясь их удержать. Начал судорожно запихивать обратно. Но кровь сочилась сквозь пальцы, а вместе с ней по рукам расползался непереваренный тутовник, жижа из лепешек и другие остатки еды.

Моджахед поднял глаза. В них появился детский страх. Только сейчас стало видно, что глаза эти — чистые и голубые, как небо.

«Это же пацан!» — мысленно воскликнул Опарин. Действительно, злобные морщины разгладились, а выражение лица стало жалким. Теперь было видно, что боевику лет пятнадцать от силы. У него навернулись слезы. И вдруг — будто белая голубка из глаз полетела вверх. А тело осело на землю.

У Опарина в душе все перевернулось…

Впрочем, пуля, просвистевшая над ухом, тут же вернула его в реальность. Особист упал на землю и стрелял по нападавшим, прикрываясь телом убитого, как мешком с песком.