«Наверно, мне почудилось», — успокаивает себя мальчик и снова целится в клоуна.

— Тогда стреляй, бездушный! — топает ножкой клоун и сжимает кулачок. — Посмотрим, попадет ли в меня хоть одна твоя пуля!

— А вот и попадет, — смеется Ауримас.

— Ах, ты еще смеешься? — горько покачивает головой клоун. — Так знай же: хорошо смеется тот, кто смеется последним!

Ауримас мог бы поклясться, что в тот момент, когда он нажал на курок, клоун внезапно присел и пуля, конечно, шмякнулась в стенку высоко над головой мишени.

— Ничего-ничего, — успокаивает себя мальчик, загоняя в ствол вторую пульку. — От меня не уйдешь!

Он вновь старательно прицеливается. Но что ты скажешь! — когда пуля уже свистит, клоун ловко отклоняется в сторону. Пулька, ясное дело, летит мимо, а клоун показывает Ауримасу нос: вот тебе!

— Ну, погоди! — распаляется мальчик. — Третья пуля всегда самая меткая!

Но, высоко подпрыгнув, клоун легко избегает и третьей, самой меткой пули. От досады у мальчика даже горло пересохло: нет, ни за что не уступит он этому негоднику!

— Дайте мне еще десять пулек, — просит Ауримас, высыпая на стол монеты.

— А родители позволили тебе прострелять столько денег? — спрашивает дяденька.

— Позволили. Я сам накопил эти деньги, — не краснея, врет Ауримас и получает еще десять маленьких кусочков свинца.

— Из десяти-то хоть одна да попадет! — грозит он клоуну, снова вжимая в плечо приклад. — Вот тогда и посмотрим, кто будет смеяться последним.

Пули свистят и свистят, но и клоун не дремлет: то отстранится, то присядет, то подпрыгнет, то мячик подбросит и наконец, когда последняя пуля вонзается в стену где-то под его башмаком, он со смехом высовывает красный язык.

— Ха-ха-ха! — хохочет клоун над неудачливым стрелком.

— Хо-хо, хе-хе, хи-хи, ха-ха! — вторят ему все остальные мишени, даже грузовик трясется от смеха.

— Дяденька, — требует Ауримас, — еще тридцать!

Усач, улыбнувшись, отсчитывает целых тридцать пулек, и Ауримас, насыпав их перед собой, сердито грозит клоуну:

— Ну, погоди! Теперь — или пан или пропал!

— Как бы не так! — ехидно возражает клоун; и снова летят пули, и снова клоун прыгает, кланяется, гримасничает, подбрасывает мячик — даже полы его балахона развеваются, даже колпак съезжает набок… И что же: все тридцать пулек летят мимо… Мало того, после каждого промаха клоун дразнит Ауримаса — то нос ему сделает, то язык высунет, а когда мальчик промазал в последний, тридцатый раз, даже бесстыдно показывает кукиш: вот тебе!…

— Дяденька, еще пятьдесят! — кричит, не в силах сдержать гнева, Ауримас. — И дайте другое ружье: у этого, наверно, кривой ствол, все пули вбок заносит.

Служитель тира подает другое ружье, насыпает перед Ауримасом полсотни пулек, и все начинается сначала. Мальчик палит, но результат тот же. Хоть миллион раз стреляй, хоть лопни — все мимо цели. У клоуна уже щеки вспухли от смеха…

— Дяденька, — в отчаянии спрашивает мальчик, — скажите, этот клоун что… заколдованный?

— Вполне возможно, — серьезно кивает головой усатый дяденька. — Я уже сколько раз замечал, что он довольно странно себя ведет, когда в него стреляют такие маленькие мальчики.

— Да-да, вертится все время, выкручивается. — Ауримас едва сдерживает слезы, от досады у него дрожат губы.

В конце концов остается три копейки — на один-единственный выстрел. Ауримас заряжает эту последнюю пульку медленно, очень медленно и целится как никогда долго. От усталости и напряжения у него ходуном ходят руки, слезы застилают глаза.

— Плачешь? — насмехается клоун. — Плачь, плачь, горе-стрелок, такого мазилу наш тир еще не видывал!

— Хи-хи, хо-хо, хе-хе, ха-ха! — поддерживая его, хохочут мишени.

И вот летит последняя пуля… Но, вероятно, клоун тоже устал: на этот раз он не успевает увернуться. Бум! И под вторым его глазом тоже появляется вмятина — теперь уже на обеих щеках будто по слезе повисло, и личико клоуна кажется бесконечно несчастным и обиженным. Правда, он не кувыркается, для этого надо было попасть в мячик, но Ауримасу достаточно и того, что пуля попала в цель.

— Получил? — удовлетворенно усмехается мальчик. — Так кто же будет смеяться последним, а? То-то!

— Ты мне что-то говоришь? — спрашивает служитель.

— Не-ет… — смущенно бормочет Ауримас. — Это я сам с собой. Он возвращает духовое ружье и гордо покидает тир.

— А где три бутылки молока, где две баночки сметаны, где сахар, масло, хлеб, пирог и пять сырков с изюмом? — удивленно спрашивает мама, когда Ауримас с пустыми руками возвращается домой.