Разумеется, в чистоплотной Руси чума не могла причинить столь ужасных бедствий, которые она творила в грязной немытой Европе, но тем не менее и здесь последствия ее были ужасающими, унося каждый день по сотне, а то и более человек [116] .

Едва она началась, как новгородцы немедленно выгнали псковских купцов, объявив, что если кто-нибудь из них приедет к ним, то будет сожжен со всем своим имуществом. Но суровые меры не помогли — в том же октябре полыхнуло и там, унося тысячи, включая архиепископа Серапиона, который, как истинный пастырь, не мог отказать страждущим в последнем слове утешения и не обращал внимания на свирепствующую болезнь, кротко отвечая, что все в руце божией. На его место митрополит поставил монаха Пимена Черного из Андреяновской пустыни, который отважно отправился навстречу зловещей опасности и уже шестого декабря отслужил в Софийском храме свою первую обедню.

Не все благополучно было и на востоке. Прав в чем-то оказался князь Мстиславский. Не прошло и двух месяцев по возвращении царя в Москву, как за пять деньков до светлого рождества васильсурские воеводы прислали первую тревожную весточку о том, что луговые и горные люди побили на Волге гонцов, купцов и боярских людей, возвращавшихся с запасами из-под Казани.

Иоанн немедленно послал приказание свияжскому наместнику, князю Петру Шуйскому, разыскать между горными людьми, кто из них разбойничает, и сурово покарать для острастки остальных. Шуйский отправил воеводу Бориса Салтыкова, который сумел изловить несколько десятков разбойников. Одних, не утерпев, повесили на месте, других уже у Свияжска.

Правда, казанский наместник, князь Горбатый, по-прежнему доносил, что ясак собирается успешно. Были людишки из числа казанцев и вотяков, замышлявших дурное дело, но он их уже перевешал и ныне покамест все спокойно.

Но уже на Тарасия [117] пришла дурная весть и с Казани. Александр Борисович извещал, что луговые люди изменили, ясаков не дали, сборщиков ясака убили, прошли на Арское поле, стали все заодно и утвердились на высокой горе у засеки. Посланные же супротив них казаки и стрельцы сдуру разбрелись по разным дорогам, будучи уверенными, что прочешут все окрестности, как частой гребенкой, да ничего не получилось, и оказались они разбиты наголову; причем стрельцы потеряли 350, а казаки — 450 человек, после чего мятежники поставили себе город на реке Меше, в семидесяти верстах от Казани, успев засыпать землей стены и решив отсиживаться за ними от русских ратников.

Правда, Иоанну к тому времени было уже все равно…

Пожалуй, никогда кремлевские стены и башни не видели такого скопления народа. Люди толпились в Кремле день-деньской, не желая уходить и ночью — кутались поплотнее в овчинные армяки, полушубки, тулупы и засыпали тут же, прямо под царскими палатами. Спали вполглаза. Едва начинал брезжить хмурый рассвет, как они просыпались, молча, не спрашивая ни о чем, переглядывались, протирали влажным мартовским снегом лицо и вновь ждали неведомо чего.

Во дворце между тем царило неописуемое смятение, ибо государь занемог, как написал впоследствии летописец, «тяжким огненным недугом», а лекари лишь разводили руками, не ведая, что предпринять. Да и опасались они, памятуя, сколь суровы царские кары за неправильное лечение. Сколько лет прошло с тех пор, как некто Леон, пытавшийся, но не сумевший вылечить Ивана, старшего сына и наследника Иоанна III, поплатился за это лечение головой, которую отрубили на Болванове за Москва-рекой, никто не считал. Знали, что не один десяток, но судьбу его запомнили накрепко.

Уж лучше развести руками, как это сделали Люев и Феофил. К тому же один раз это уже сошло им с рук, когда они не сумели излечить Василия III Иоанновича. Можно было бы попытаться, и были средства, которые тихонечко предложил Феофил, но уж очень все это рискованно. Случись что, и…

— Ты про Леона вспомни, — посоветовал тогда в ответ на предложение своего коллеги опытный Люев, и Феофил умолк. Так они и бездействовали. Как выяснилось чуть позже — не прогадали. Никто, даже сам великий князь их за это не попрекнул, и их, в отличие от Леона, не только не казнили, но даже никак не покарали, оставив на прежнем месте, а посему и сейчас лучше ничего было не предпринимать.

И бестолково металась на своей половине царица Анастасия Романовна, не зная, как помочь горячо любимому супругу. После того как она опросила всех лекарей, после того как убедилась, что те отказывают в помощи, царица в безумной надежде бросилась созывать бабок-лекарок, отрядив на их розыски всю свою женскую армию мамок и нянек. Спустя всего сутки их во дворце собралось изрядное количество, но толку…

Одна советовала государю, как только ему станет полегче, уйти из своих палат. Дескать, лихоманка вернется, поищет-поищет свою жертву, да не найдя, уйдет в другое место.

— Он не встает, — цедила сквозь зубы Анастасия и шла выслушивать другую.

Та, шамкая беззубым ртом, рекомендовала надежное и безотказное средство — три дня держать на голой ладони несколько пшеничных али ржаных зерен.

— Выпадут ведь, — возражала царица.

— А он пущай рукавицу поверху наденет, — указывала бабка.

— И далее что?

— Вот как ему худо станет, пущай их посадят в землицу, а как ростки взойдут, надобно их растоптать, и лихоманка вмиг пройдеть, — утверждала старуха.