Шрифт:
Анастасия смущенно пожала плечами. Вообще-то именно эта мысль почему-то и закралась ей в голову, но признаваться в том не хотелось — вдруг обидится да и замкнется. Нет уж.
— Я о другом, — промямлила она. — Сумеет ли?
— Бывает, что и нет, — не возражала Стара. — Токмо она видит, докуда в силах подсобить, а где уже все — не совладать ей с костлявой. Так что, ежели возьмется, значит, непременно излечит, а коли почует, что не управиться ей, — откажет попросту. Я бы сама к ней заместо тебя поехала, да нельзя — не увидит она ничегошеньки. Тут кровь должна быть родная с болезным, тогда токмо видится ей.
— Кровь? — вновь насторожилась царица.
— Опять ты не о том подумала, — всплеснула руками Степанида. — Человек должон быть по крови родной болезному. Ей токмо за руку его подержать и хватает. Это когда он сам прийти к ней не может. А коль сам, тогда она и вовсе его руки не касается — и так все чует.
— Так я ведь… — протянула Анастасия.
— Кровь али узы, небом освященные, — тут же добавила Стара.
— А где она живет? — спросила Анастасия после некоторого раздумья.
— Тебе на что? — насторожилась бабка.
— Так ведь как мы выберемся-то? Али мне всех нянек с мамками брать можно?
— Ишь чего захотела, — усмехнулась Степанида. — Ну, как нам выйти — не твоя печаль. Да и живет она близехонько — нам на все про все половинки ночи хватит, — и хихикнула: — Хитро устроилась. Прямо насупротив монастыря. Сказывала, тут поспокойнее да и… к нечистой силе поближе.
— Это она про кого так-то?!
Мамка перестала улыбаться, приняла чинный вид и невозмутимо ответила:
— А я знаю? Буробает чтой-то — поди пойми.
Анастасия вздохнула и вновь принялась метаться по своей светлице. На этот раз она ходила по ней так стремительно, что цветастый сарафан всякий раз от быстрых поворотов чуть ли не вздувался пузырем.
— Боюсь, — простонала она, заламывая руки.
— А чего бояться-то?! — удивилась старуха. — Али ты мыслишь, что она с кошачьими глазами, свиными клыками да совиным носом? Баба как баба, тока старая очень. На змеиной коже не сиживает, в кипящих котлах гадов ползучих не варит, нечисть не скликает, в могилах в полночь не роется, да и змей подколодных в лесу не прикармливает, — скороговоркой зачастила Стеша. — Известно, к старости мы все не красавицы, но то от немалых лет идет, так что бояться ее неча. Ты к ней со всем вежеством, — добавила она, припомнив вспыльчивый нрав сестрицы, — и она к тебе тако же. Опять же от одной прогулки худа не будет, а ежели не восхотишь названную цену платить, так силком никто и не заставит, — пожала Стара плечами.
— А может, ему и так полегчает? — умоляюще уставилась царица на Степаниду.
— Почему ж нет? Может, и полегчает, — согласилась та. — Тока я так мыслю — либо на него притку [119] по ветру пустили… хотя нет, не похоже на притку, — тут же поправилась она. — Ну, стало быть, след из земли вынули. Словом, изурочили [120] его злые бояре, потому и надо его сызнова сурочить [121] .
119
Притка — болезнь с обмороками, беспричинными рыданиями и истеричными припадками, словом аналог современной неврастении. Считалось, что наводится порчей.
120
Изурочили — наколдовали болезнь, испортили (ст.-слав.).
121
Сурочить — знахарскими заговорами снять напущенную болезнь (ст.-слав.).
— Да за что же?! — взвыла Анастасия. — Чего он кому изделал-то?!
— Бывает, человек и не своей волей такое свершает, — пожала плечами Стеша. — Сама ж небось про призор очес [122] слыхала. Можа, и тут так-то.
— Тогда ты вот что, — задумалась Анастасия. — Ты ступай вызнай все, да потом мне скажешь, — послала она ее в ложницу, где лежал Иоанн, а сама бросилась к образам.
— О господи, господи, — зашептала она горячечно. — Не вмени во грех рабе твоей. Сердце чисто созижди во мне, боже, и дух прав обнови во утробе моей, отжени от меня помрачение помыслов… — но закончила молитву неожиданно. Глядя прямо на застывший в своей строгой византийской величавости лик богородицы, она предупредила:
122
Призор очес — сглаз, т. е. неумышленная порча от дурного глаза.
— Не надо меня так искушать. Лучше сама подмогни, а то не выдержу, пойду на тяжкое. Внемлешь ли? — спросила сурово и, не дождавшись ответа, решительно повторила: — Ей-ей, пойду и греха не убоюсь.
Бабка вернулась через час.
— Молчат, проклятущие, — развела она руками, очевидно имея в виду лекарей. — Вовсе ничего не говорят. Токмо чую я — они и сами не ведают, как лечить надобно. Уж больно вид у них мрачный. Ну что, надумала?
— Нет. Грех это, — ответила Анастасия. — Кто родился на свет божий, во тьму ходить негоже. И ты молчи да про свою сестру мне боле ни слова, не то…
— Я ж помочь хотела, — обиженно проворчала Стара.
— Знаю я, как они помогают. Лукавый деньгу протянет, а потом на рубль отымет, ибо он есть ложь и отец лжи, — вспомнила она строки, попадавшиеся ей в писании. — Возьми у черта рогожу, так отдашь вместе с кожей. И все на том! — оборвала она порывавшуюся что-то пояснить мамку. — Не зли меня, старуха!
Меж тем все время, пока государь находился между жизнью и смертью, у бояр не прекращался тайный шепоток. Стенать да ревмя реветь — бабий удел. Им же, лучшим мужам Руси, надлежало о будущем страны заботу проявить, потому что каким оно будет, в случае если больной умрет, зависело сейчас именно от них. Так что плакать им было недосуг — опосля отрыдаем, ежели будет по ком. А нет, так и того лучше.