— Расскажи мне о ней, Венис, — покачав головой, попросил Ноубл.

— О моей матери?

— Почему ты так удивлена?

— Не знаю, — откровенно призналась она. — Я… Я никогда прежде не говорила о ней.

— Никогда?

— Всего пару раз с дядей Милтоном. Мне не позволяли произносить ее имя. Это стало привычкой, которой я просто придерживалась.

— Что ты помнишь о ней?

— Ничего. Нет, не смотри так недоверчиво. Это правда. Они с отцом развелись, когда мне было всего два года. — У Ноубла был такой грустный и сочувственный вид, что Венис порылась в памяти, чтобы что-то предложить ему. — Мне кажется, она часто танцевала со мной. Я помню, как меня кружили и кружили, а я смеялась.

— Продолжай.

— Больше мне нечего рассказать, — смущенно сказала Венис. — Я даже не помню, какой у нее был голос.

— А письма?

— Писем не было, — печально ответила она. — Я даже не знаю, умела ли она писать.

— О, Венис, несомненно…

— К сожалению, Ноубл, все, что мне известно о матери, я знаю от Милтона и по случайным замечаниям отца. Они оба твердо уверены в одном: моим родителям ни в коем случае нельзя было вступать в брак. — Быть может, ей все-таки удастся заставить его понять. — Дядя Милтон сказал, что они были как вода и масло, что матери нужна была свобода, как людям нужен воздух.

— А Тревор?

— Он только сказал, что если у него нет ко мне ни капли привязанности, то я должна винить в этом свою мать, потому что она лишила его способности любить.

— И ты ему веришь? — скептически спросил Ноубл.

— Я не знаю, чему верить. — Венис всплеснула руками, раздосадованная тем самым вопросом, который преследовал ее в юности. — Раньше я думала, что когда-нибудь увижу ее, — с тоской в голосе продолжала она, — но через несколько лет поняла, что она никогда не вернется. А потом она умерла. Дядя Милтон сказал мне. Он приехал к нам на Рождество, мне тогда был шестнадцать. В один из вечеров, когда отца не было, он воспользовался этим и высказал мне свои соболезнования. Я никак не могла понять, о чем он говорит. Он был расстроен, ему было страшно не по себе, бедный дядя Милтон. Моя мать, объяснил он, умерла полгода назад.

— Господи, Венис! — Ноубл раскрыл руки, и она охотно шагнула к нему в объятия.

— Я слишком жалею себя. — Почувствовав его теплые и сильные руки, Венис глубоко вздохнула, уткнувшись в рубашку.

— Это не так.

Она взглянула на него с некоторым недоверием:

— Я должна была рассказать тебе. Теперь все это кажется довольно глупым. Но ты же не будешь думать обо мне хуже?

— Существует много вещей, которые могут оказаться глупыми, если разобраться в них серьезно. Как и твои причины не выходить за меня замуж.

— Прошу тебя, Ноубл. Я просто пытаюсь… — Она отступила на шаг.

— «Прошу тебя, Ноубл», — о чем? «Прошу тебя, Ноубл, люби меня»? «Прошу тебя, Ноубл, оставайся со мной на всю жизнь»? Я готов. — Он взял ее пальцем за подбородок и поднял ей голову, чтобы заглянуть в глаза. — Венис. — Он погладил ее шею тыльной стороной пальцев, легко касаясь косточками нежной кожи, и его нежность покорила Венис, как не могла бы покорить сила.

Склонив голову, Ноубл приблизился губами к ее горлу, и Венис закрыла глаза. Она слышала, как он сделал глубокий вдох, почувствовала на своей щеке его теплое дыхание.

— Неповторимая и чистая, необычная и знакомая, — прошептал он, слегка касаясь губами ее шеи. — Люби меня, Венис. — Это была настойчивая просьба, требование.

Венис взглянула в его золотистые глаза. Огонь, таившийся в их глубине, разгорелся и пылал откровенным желанием, которое она без труда узнала, потому что оно было сродни ее собственному. Боже, рот Ноубла был совсем близко, и ей хотелось снова прижаться к нему, почувствовать, как его губы касаются ее губ, погладить его язык своим.

— Господи, я так мечтаю, чтобы ты была со мной, — прошептал Ноубл. — Позволь мне обнять тебя, поцеловать тебя.

Ей следовало заткнуть уши и не слушать его сладостные речи, не реагировать на чувственное воспоминание об одной ночи, проведенной ими вместе, воспоминание, которое постоянно поджидало ее под самой поверхностью, ловило врасплох, ошеломляло интенсивностью желания, которое пробуждало.

— Но это не означает только физическое удовольствие, жар, аромат и мягкий бархат твоих объятий. Мне нужна ты, Венис, — после страсти, после физического удовлетворения. И не просто твое тело — хотя, Господь свидетель, когда я просто стою здесь, вдыхаю твой аромат, почти целую тебя, чувства переполняют меня чуть ли не до боли.

Венис понимала, что должна заставить его замолчать. Он говорил слишком соблазнительно, слишком уверенно, и Венис вдруг почувствовала неуверенность — а она считала, что непоколебима в своем намерении отказать ему.

Возможно, так было и с ее матерью? Может быть, она понимала, что неотвратимо движется по дорожке, ведущей к разбитому сердцу, но была не в силах остановиться?

Венис чувствовала, что ее разрывает на части: одна ее часть хотела Ноубла, независимо от ожидавшего ее будущего, независимо ни от чего; другая — не могла отдать свое сердце; а еще одна — боялась.