Сейбер его не боялся. По крайней мере, он убеждал себя в этом. И в некотором смысле это было правдой. Он был слишком занят, чтобы бояться своего отца. Он обнаружил, что и впрямь является невежественным дикарем, как называл его Гримсборо. Он говорил на морикадийском, английском, испанском и французском языках, но на всех языках был безграмотен. Он умел заключать сделки, умел производить в уме арифметические расчеты, но не умел читать числа. Он умел рассказать какую-нибудь историю так, что сестры ловили каждое его слово, но не умел записать ее. Он чувствовал, где находятся север, юг, восток и запад, но не умел пользоваться картой.

Он умел ездить верхом… Он умел это делать лучше, чем кто-либо другой, и быстро обнаружил, что отцовские чистокровные скакуны способны мчаться, словно ветер.

В течение трех месяцев он впитывал, поглощал, усваивал все, чему его учили, движимый уверенностью в том, что чем скорее он узнает, как стать хорошим военным командиром, который сумеет разгромить врагов Морикадии и вернуть захваченный трон, тем скорее он сможет возвратиться домой.

А еще его подхлестывал дух соперничества. Ведь даже самая младшая из сестер гораздо лучше знала историю и литературу, чем он.

Такого он не мог стерпеть.

Его обучали также всяким правилам поведения в обществе: он научился кланяться, вести себя за столом, усвоил, какой вилкой или ложкой следует пользоваться; его научили преподносить цветы, улыбаться, он усвоил правильные фразы для всех случаев жизни и то, каким тоном их следует произносить.

Все это он презирал, но Элла, старшая из сестер, заметила, что принцу необходимо знать дипломатию и что после того как он одержит победу на поле боя, ему придется кланяться, танцевать, есть и говорить комплименты. И она была права, хотя ему это очень не нравилось.

Девочки примиряли его с этой жизнью. Не более того. Просто делали его жизнь сносной.

И каждую ночь он тосковал по своей родной стране, по диким Пиренейским горам. Ему вспоминалось суровое лицо его дедушки, который велел ему ехать в Англию. Он вспоминал успокаивающий запах матери, когда она обняла его в последний раз, а потом посадила на коня и помахала на прощание рукой.

Каждое мгновение, когда он не был занят, он тосковал по ветхому дому в лесистой местности, по запаху сосновой хвои, по неистовым зимним буранам и великолепным летним дням, по видам, открывающимся на горы и ледники.

Никто об этом не знал, но по ночам он плакал. Он, Сейбер, из королевского древнего рода де Барбари Джинет.

И теперь он шел, потому что его позвал человек, который создал весь этот ад, — его отец.

Томпсон постучал в высокую темную дверь кабинета, открыл ее и отступил на шаг, пропуская Сейбера вперед. Тот шагнул в комнату, и дверь за его спиной закрылась. Он остался один со своим отцом.

Как и прежде, Гримсборо сидел за письменным столом и что-то писал, но сегодня шторы были раздвинуты, и неяркое английское солнце освещало его силуэт. Он поднял глаза и жестом подозвал Сейбера ближе.

— Сегодня я получил письмо.

Он взял помятый, с ободранными краями, листок бумаги из пачки таких же помятых бумаг и прочел следующее:

«Милорд, не будете ли вы добры передать эту новость моему любимому сыну Сейберу».

Гримсборо взглянул на сына холодными зелеными глазами.

— Твоя мать, как видно, не поняла, что тебя теперь зовут Рауль Лоренс.

Сейбера охватила тревога, и он не стал возражать против своего английского имени. Сейчас его больше всего интересовало содержание письма.

— Прошу вас, милорд, прочитайте, что пишет мама.

«Его дедушка был убит де Гиньярами, когда ходил в лес, чтобы раздобыть еду…»

Сердце Сейбера сжалось от боли.

«Скажите ему, что эти грязные воры преследовали его как животное и закололи копьями…»

Сейбер не мог дышать, не мог думать. Его глаза застилал красный туман. Он чувствовал, что может потерять сознание.

«…потом они повесили его на дереве и выпустили внутренности. Я дождалась темноты и сняла его с дерева».

Сейбер чуть не закричал. Неужели она не знает, как опасно это делать?

Конечно, она это знала. Она знала, что сделали бы с ней де Гиньяры, если бы поймали.

«Я похоронила его на кладбище рядом с замком, где покоится последний подлинный король…»

Пронзительный вопль вырвался, наконец, из горла Сейбера. Он опустился на колени и орал, выплескивая свой гнев на убийц де Гиньяров, свое горе по поводу дедушкиной смерти и свой ужас от подробностей его гибели. Он делал все то, что в Морикадии приличествует делать человеку, узнавшему о смерти любимого главы семьи.